Оппенгеймер. Триумф и трагедия Американского Прометея - Берд Кай

Временами так называемая оппенгеймеровская проработка действовала приглашенным лекторам на нервы. Дайсон жаловался в письме родителям, жившим в Англии: «Я внимательно следил за его поведением на семинарах. Когда кто-нибудь ради пользы для аудитории говорил то, о чем он и так знал, Роберт начинал нетерпеливо подгонять, а когда говорили что-то незнакомое или то, с чем он был не согласен, перебивал, не позволяя довести объяснение до конца, высказывая резкую, иногда уничижительную критику… постоянно нервно ерзал, беспрерывно курил — мне кажется, что он совершенно не умеет контролировать свою нетерпеливость». Других раздражала привычка Оппенгеймера покусывать кончик большого пальца и периодически щелкать зубами.

Осенью 1950 года Оппенгеймер организовал выступление Гарольда У. Льюиса с рефератом научной работы о множественном рождении мезонов, которую он, Льюис и З. А. Вотхюйзен опубликовали в «Физикл ревью». Статья основывалась на результатах последних исследований, выполненных Оппенгеймером накануне назначения директором института, и ему, разумеется, не терпелось вступить в серьезное обсуждение своей работы. Вместо этого собравшиеся физики отклонились от темы и начали обсуждать необъяснимый феномен шаровой молнии. Пока они спорили, как объяснить такое явление, Оппенгеймер бурлил от гнева. Наконец он вскочил и выбежал вон, бормоча: «Шаровые молнии!»

Дайсон запомнил, как Оппенгеймер обрушил на него «тонну кирпичей», когда он в лекции осмелился похвалить новую работу Дика Фейнмана по квантовой электродинамике. Впрочем, после лекции Роберт подошел к Дайсону и извинился за свое поведение. На тот момент Оппенгеймер считал подход Фейнмана, основанный на максимуме интуиции и минимуме математических расчетов, принципиально неверным и не захотел даже выслушать доводы Дайсона в его защиту. Оппенгеймер пересмотрел свои взгляды только после того, как из Корнелла приехал Ханс Бете и прочитал лекцию в поддержку теорий Фейнмана. На следующей лекции Дайсона Оппенгеймер вел себя непривычно тихо. После ее окончания Дайсон нашел в почтовом ящике короткую записку: «Nolo contendere[25]. Р. О.».

Контакты с Оппенгеймером вызывали у Дайсона бурные эмоции. Бете говорил, что ему следует учиться у Оппи, потому что он «намного глубже других». Однако как физик Оппенгеймер разочаровал Дайсона. Оппи, на его взгляд, не находил времени для серьезной работы и расчетов, без которых физик-теоретик не мог состояться. «Он, возможно, был глубже других, — вспоминал Дайсон, — но все равно не видел, что происходило вокруг него!» Как человек, Оппенгеймер тоже нередко приводил молодого ученого в недоумение сочетанием философской отстраненности и неуемного честолюбия. Дайсон считал Оппи личностью, прельщенной желанием «победить Дьявола и спасти человечество».

Дайсон также обвинял Оппенгеймера в «претенциозности». Временами он просто не понимал дельфийские пророчества наставника и невольно думал, что «невразумительность может легко сойти за глубину». И все же, несмотря ни на что, Дайсона тянуло к Оппенгеймеру.

В начале 1948 года журнал «Тайм» опубликовал короткую заметку об эссе, которое Оппенгеймер написал для «Текнолоджи ревью». Доктор Дж. Роберт Оппенгеймер «на прошлой неделе честно признал, что ученые чувствуют себя виноватыми», сообщил «Тайм» и процитировал бывшего руководителя лос-аламосской лаборатории: «В примитивном смысле, который до конца не затмевают ни упрощения, ни шутки, ни громкие слова, физики познали, что есть грех. И, однажды познав, уже не способны утратить это знание».

Оппенгеймер не мог не понимать, что такое высказывание, особенно исходящее от него, вызовет полемику. Даже близкий друг Оппи Исидор Раби упрекнул его в неудачном выборе слов: «Такую фигню мы никогда подобным образом не обсуждали. Он ощутил, что грешен. Видимо, забыл, кто он». Этот эпизод побудил Раби объявить, что его друг «слишком увлекся гуманитарными науками». Раби слишком хорошо знал Оппенгеймера, чтобы злиться на него, и помнил, что одна из слабостей друга заключалась в склонности «всему придавать налет мистицизма». Бывший преподаватель Оппенгеймера в Гарварде, профессор Перси Бриджмен, в интервью репортеру сказал: «Ученые не в ответе за факты, существующие в природе. <…> Если кому-то и следует считать себя грешником, то Богу. Ведь это Он создал факты».

Разумеется, Оппенгеймер был не единственным ученым, кого одолевали подобные мысли. В том же году его бывший преподаватель в Кембридже Патрик М. С. Блэкетт (персонаж истории с «отравленным яблоком») опубликовал книгу «Военные и политические последствия атомной энергии», первую полномасштабную критику решения сбросить атомную бомбу на Японию. К августу 1945 года, утверждал Блэкетт, японцы были фактически побеждены, и атомные бомбы были использованы, чтобы помешать Советам получить оккупационную зону в послевоенной Японии. «Остается только вообразить, — писал Блэкетт, — ту спешку, с какой единственные на тот момент две бомбы были переправлены через Тихий океан и сброшены на Хиросиму и Нагасаки — лишь бы вовремя заставить японское правительство капитулировать только перед американцами». Атомная бомбардировка явилась «не столько последним актом Второй мировой войны, сколько первой крупной операцией холодной дипломатической войны, идущей сейчас с Россией».

На взгляд Блэкетта, многие американцы знали, что атомная дипломатия была одним из решающих факторов бомбардировки, и это породило «сильнейший внутренний психологический конфликт в умах многих американцев и англичан, знавших о реальных фактах или подозревавших о них. Этот конфликт был особенно силен в умах ученых-атомщиков, по праву чувствовавших глубокую ответственность за то, что их блестящие научные достижения использовали таким образом». Описание Блэкетта в полной мере отражало душевные терзания его бывшего ученика. Автор даже процитировал речь Оппенгеймера в МТИ от 1 июня 1946 года, где тот без обиняков заявил, что США «использовали атомное оружие против фактически побежденного противника».

Когда книга Блэкетта через год вышла в Америке, она произвела фурор. Раби раскритиковал ее на страницах «Атлантик мансли»: «Скулеж по поводу Хиросимы не вызывал отклика в самой Японии». Город был «законной целью», возражал Раби. Однако сам Оппенгеймер никогда не критиковал сочинение Блэкетта, а когда его бывший учитель в том же году получил Нобелевскую премию по физике, от всей души его поздравил. Более того, несколько лет спустя Блэкетт опубликовал еще одну книгу, критически отзывающуюся о решении Америки использовать атомную бомбу, «Атомное оружие и отношения между Востоком и Западом», после чего Оппенгеймер в своем письме сказал, что, хотя некоторые моменты, на его взгляд, «не совсем точны», с «главным посылом» он согласен.

Весной новый ежемесячный журнал «Физикс тудэй» на обложке первого номера поместил черно-белую фотографию «поркпая» Оппи, надвинутого на металлическую трубку, без какой-либо подписи. Кто хозяин знаменитой шляпы, было понятно и без подписи. Оппенгеймер, вероятно, являлся самым известным ученым страны после Эйнштейна, причем в то время, когда ученые вдруг стали считаться идеалом мудрости. Совета Оппенгеймера искали как государственные, так и частные организации. Иногда казалось, что его влияние проникло повсюду. «Он хотел быть на короткой ноге с генералами из Вашингтона, — заметил Дайсон, — и в то же время выглядеть спасителем человечества».

Глава двадцать восьмая. «Он не мог понять, зачем это сделал»

Он сказал мне, что у него в тот момент сдали нервы. <…> У него есть склонность совершать иррациональные поступки, когда становится невмоготу.

Осенью 1948 года Роберт посетил Европу, где не был девятнадцать лет. Во время первого визита он был молодым ученым, подающим большие надежды. А вернулся самым известным физиком своего поколения, основателем наиболее выдающейся школы теоретической физики Америки, «отцом атомной бомбы». Он посетил Париж, Копенгаген, Лондон и Брюссель. В каждом городе Оппенгеймер либо выступал с речами, либо участвовал в научных конференциях. Своей интеллектуальной зрелости Роберт достиг в Геттингене, Цюрихе и Лейдене и потому с нетерпением ожидал поездки. В конце сентября он, однако, написал брату, что несколько разочарован увиденным. «Путешествие по Европе, — сообщал он, — как и в прежние дни, есть время для переоценки. <…> Конференции по физике были хороши, но повсюду — в Копенгагене, Англии, Париже и даже здесь [в Брюсселе] — все повторяют одно и то же: “Видите ли, мы тут немного отстали…”» Почти с некоторым сожалением Роберт делает вывод: «Главное, я теперь понимаю, что именно Америка в основном будет решать, в каком мире нам жить».