Argumentum ad hominem - Вероника Евгеньевна Иванова

значит, бояться рано. А ещё чуточку спустя почувствовала: эта песня снова будет моей. Как и было задумано.

– Впрочем, если ты попросишь… Ты ведь попросишь? Ради такого случая научишься быстро, я уверен. Так вот, если попросишь, можем взять её с собой. Разумеется, на общих основаниях. И я даже позволю вам иногда видеться. Может быть, даже разрешу ей петь для тебя. Да! Именно! Это чудесно поддержит твою память. Как же мне сразу в голову не пришло? Ну да, хорошо то, что хорошо кончается!

Глава 19. Это же рыцари. У них все не как у людей!

Он ужасен, этот его брат. Омерзителен и каждой деталью, и целиком. Такой похожий, и такой… Трудно поверить, что они появились на свет из одной материнской утробы.

– Я предполагал, что ты будешь упрямиться дольше. Но девять дней… Хотя, вполне достойно. Голод оказался настолько нестерпимым? Осталось совсем чуть-чуть, скоро Маргарита тебя накормит. Только еду сначала нужно заслужить. Ты когда-нибудь видел, как служат собаки? Хотя, откуда? У тебя ведь их не было даже нарисованных.

Хорошо, что я съела всего пару печенек, и они безвозвратно растворились в организме. Потому что иначе меня бы стошнило.

Такому человеку совершенно точно нечего делать в мире живых, теперь я в этом не сомневалась. Понимала и принимала решение рыцаря. Загадкой оставалось лишь, почему он медлит. Неужели, все ещё надеется? Нет, от этого кривляющегося господина пощады или угрызений совести не ожидается. Не заложены природой.

– Ну ничего, Маргарита тебе поможет. Не так ли?

Клоун повернулся к своей спутнице, поощрительно улыбаясь, и та, наконец-то, вышла вперед, позволяя увидеть себя во всей красе. А посмотреть было, на что. При всей уродливости хозяина, вкус на служанок у него имелся.

Почти идеальных пропорций, того самого роста, который не слишком велик и не слишком мал, с кожей, тронутой загаром ровно настолько, чтобы напоминать о золотистых боках сдобных булочек. Да и сама она была вполне себе сдобной. Но опять же, умело балансируя на грани между «ах, какая прелесть» и «фу, это уже перебор».

А за такие локоны цвета пряной бронзы можно было умереть. И за такие пухлые губы, которые не обязательно даже подкрашивать. Просто провести кончиком языка, и все гарантированно будут у твоих ног. Даже платье спортивного покроя выглядело на этой красотке, как бальный наряд, а представить что-то более роскошное мой мозг отказался категорически. И вообще пригрозил отключиться, если не перестану глотать слюни от зависти. Пришлось собираться с силами, мыслями и всем остальным, что я вообще могла сжать в руках. Но только для того, чтобы минутой спустя заново рассыпать все это по полу.

Когда женщина по имени Маргарита запела, даже я уловила посыл этой песни, приказывающий и подчиняющий. Хотя все это, целиком и полностью было нацелено лишь на одного человека в этом зале. Который просто молча сидел и смотрел то ли на всех сразу, то ли вообще в пустоту.

Я думала, он просто отшвырнет песню прочь. Или позволит ей пройти мимо. Да хоть даже насквозь, потому что умеет это делать. Но Петер поступил иначе. Не стал уклоняться и прятаться, не разверзся дырами, а пустил внутрь. Примерно так же, как это было когда-то со мной. Но я тогда шла, чтобы принести дары, а она…

Все случилось просто и буднично, без спецэффектов, совсем как в студенческом фильме, который вытягивает только вдохновенная игра актеров-любителей.

В какой-то момент песенница запнулась. Я бы вряд ли уловила эту заминку, если бы не слушала во всю силу. И если бы сама не прошла однажды через эту точку невозврата. Вот только меня милостиво удержали от падения, а тут благотворительствовать не стали: запнувшись сначала песней, на следующем выдохе Маргарита запнулась уже, как полагается. Ногами. И шлепнулась на пол. Но вместо того, чтобы ойкнуть или потереть ушибленные места, встала на четвереньки и резво поползла к Петеру, крутя задом так, чтобы если бы из него торчал хвост, он, наверное, сейчас напоминал бы собой пропеллер. А когда добралась до места, совсем чуточку подумав, начала облизывать пальцы, висящие в воздухе.

Я только и могла, что таращиться на все это, судорожно ожидая, хоть с небес, хоть из преисподней, какого-то разумного объяснения происходящему. Клоун, ошарашенный, наверное, не менее моего, тоже явно задавался похожими размышлениями, но недолго. И надсадно воззвал:

– Маргарита!

Кажется, по залу даже прокатилось эхо. Мне самой стало как-то зябко и тревожно от этого гласа, а на песенницу, подчиненную рыцарем, он вообще должен был подействовать не хуже ведра ледяной воды. Но все усилия пропали втуне. Женщина не оставила своего занятия, пока не услышала совсем с другой стороны:

– Фу.

Только тогда послушно отстранилась. Обиженная и оскорбленная.

Петер посмотрел на неё безо всякого выражения, вытер обслюнявленные пальцы о штанину и скомандовал:

– Брысь.

Песенница сжалась комком и метнулась в сторону. Кажется, попытавшись залезть под стул. Голову, по крайней мере, ей спрятать вполне удалось. А белобрысый одним движением поднялся на ноги, лениво потянулся, разминая спину, и ещё ленивее поинтересовался:

– Ты это хотел увидеть, братец? И как? Я тебе угодил?

Голос был его, вне всякого сомнения. Но интонация…

– Ты… Нет… Это невозможно… Она моя!

Да-да. Именно. Твоя. Та же самая интонация. И теперь вы ещё больше похожи друг на друга, чем раньше. Хотя больше уже невозможно.

– Имеешь в виду печать? Есть такое. Заметил. Я ведь и сам недавно с ней познакомился. Во всех подробностях. Припоминаешь?

Лицо клоуна от переизбытка чувств стало совсем резиновым и, кажется, начало нервно кривиться уже само по себе. Но хоть в этом Петер не стал ему подражать. Хотя, гримаса брезгливого превосходства тоже не украшала.

– Маргарита очень старалась. Так долго и тщательно сверлила во мне дыры, что я чуть не помер со скуки. А поскольку можно было только наблюдать…

Рыцарь прошелся по залу. Песенница проводила его жадным взглядом, но высунуться из-под стула не рискнула.

– В детстве я плохо ладил со своим телом. Ну, ты знаешь. Каждое движение приходилось заучивать наизусть. А потом ещё и думать о нем всякий раз, когда нужно выполнить. Я не знал, что бывает иначе. И просто привык. Присматривать за собой. Все время.

Он рассказывал об этом с такой легкомысленной усмешкой на губах, будто потешался над своим прошлым. Но если попытаться представить, как все проходило на самом деле… Нет, ему точно не было весело. Ни капельки. Зато всем вокруг – наверняка.