Жизнь русского обывателя. Часть 1. Изба и хоромы - Леонид Васильевич Беловинский

что редкая свадьба проходит без колдовства. После меня спала в моей комнате няня Гаврилы Максимовича; днем комната постоянно была заперта на замок; кроме няни входила утром и вечером бабушка, крестила все стороны и шептала; вообще очень оберегали комнату <…>.

Гости проводили молодых до дверей комнаты, а в комнату за молодыми вошли только дедушка с бабушкой и я, вероятно, по праву шафера; я внес все тот же образ. Дедушка сидел молча и весьма серьезно смотрел за порядком, бабушка шептала молитвы. Когда надобно было дяде снимать сапоги, дедушка сказал: «Сядь на кровать», молодая стала на колени, сняла у мужа сапоги и чулки. Дедушка сказал мне: «Подай». Я подал молодой плетку, но цивилизация проникла и в Рузу: плетка была сплетена из красных и белых ленточек, да и ручка была обшита шелковой материей. Молодая серьезно приняла плетку и покорно подала мужу, тот взял как должное и плетку положил под подушку. Дедушка благословил, дал поцеловать руку и ушел: бабушка дождалась как легла молодая, крестила их и комнату, благословила, дала поцеловать руку и увела меня. Бабушка заперла дверь на замок и крепко наказывала няне спать снаружи поперек дверей, а что услышит – читать «Да воскреснет Бог».

В своем месте уже говорилось, что в провинциальных усадьбах обычные для города балы с их строгим порядком заменялись танцами, нередко устаревшими, в дни «гостеванья». Даже плясывали русские пляски; Л. Н. Толстой в «Войне и мире» описал такую пляску. Вот и Стогов описывает такую же пляску своих дедушки и бабушки во время свадьбы дяди: «В прихожей собрались сенные девушки. Дедушке подали стакан водки, он поцеловал молодую и весело выпил до капли, девушки запели плясовую. Дедушка взял бабушку за руку и начал плясать русскую. Дедушка бойко притопывал и ходил молодцом, бабушка плыла лебедью. Дедушка подлетал, бабушка отмахивалась, у бабушки был платок в руках, – как красиво она им помахивала и то призывала, то отгоняла дедушку; долго продолжалась пляска, наконец дедушка пошел вприсядку, как юноша, победил бабушку и горячо старики поцеловались» (98, с. 42–43).

Что же делать еще в деревне. Читать? Но в доме, кроме учебников детей, «Сонника» и гадательной книги, ничего нет, а «Ведомости», которые получили от соседа сразу за месяц, давно прочитаны: эти «Ведомости» бродят по целому околотку и уже затерты донельзя. Да и привычки к чтению нет. Скука эта изредка прерывается длительными и безрезультатными собеседованиями со старостой, подробным заказом обеда повару да разбором драки людской кухарки с молочницей, не поделивших благосклонности кучера. Можно бы съездить на мельницу, да слишком жарко. И остается только курить трубку за трубкой, сидя в продавленных креслах.

В подтверждение равнодушия к книгам, даже среди образованных и служилых людей, даже в более поздние времена приведем характеристику помещика и крупного чиновника (представитель старинного рода, владелец 5000 десятин в Новгородской губернии, юрист по образованию и начальник отделения в Министерстве финансов), сделанную его дочерью. «Отец был человек совсем не книжный. Я никогда не слыхала, чтобы он привел строчку из Пушкина или Лермонтова… Романов он не читал. Даже Толстого и Достоевского мама не могла уговорить его прочитать. В его кабинете стоял свод законов, еще какие-то юридические издания и сочинения религиозных писателей. Но их он читал главным образом во время Великого поста» (107, с. 67). Конечно, шло время, менялись люди, да и люди-то были разные. «Читатель, может, спросит, – вспоминал сын орловского помещика Ю. К. Мейер, – как заполняли свой досуг помещики, подобные семье Мейер. Я с отцом ездил верхом или на дрожках по несколько часов по полям, на которых шла работа, или были на молотьбе. У моего отца была навязчивая идея обратить усадьбу с ее садами и рощами в нечто подобное английскому поместью… По несколько часов в день мы с отцом работали на этих рвах (окружавших сады и рощи. – Л. Б.), выкорчевывая и засыпая их…

Летом мы купались в пруду. Тетя Таля выстроила деревянную купальню с погруженным в воду дощатым полом. Мы ездили на ею же купленной лодке, прилаживая на ней парус из простыни; стреляли из монтекристо воробьев и лягушек на пруду. В дождливую погоду в доме играли в карты, в «короли», и много читали, сначала Майн Рида, Купера, потом Чарскую, Жюль Верна. Становясь старше, я присоединялся к взрослым и читал Тургенева и Лескова (наших орловчан), потом увлекался рассказами Куприна. Взрослые читали бывшего тогда в моде Леонида Андреева, Мережковского, первые рассказы Бунина, в дешевом сытинском издании Пшибышевского и д’Аннунцио, не говоря уже о так называемой железнодорожной литературе – книгах, продававшихся в киосках на вокзалах, как, например, Вербицкой, Нагродской и Фонвизина, – конечно, не автора «Недоросля» и «Бригадира», а совершенно теперь забытого писателя легких романов. Взрослые переживали литературную сенсацию Арцыбашева с его «Саниным». Большая часть членов семьи с интересом следила за спортивными событиями и скачками» (59, с. 560). Добавим, что Мейеры также самозабвенно играли в крикет и теннис, для чего в усадьбе были соответствующие площадки. Но это уже ХХ в., а глава семейства не просто помещик-степняк, а служащий Удельного ведомства, последний управляющий Мургабским Государевым имением.

Как разномастно было русское поместное дворянство – от мелкого «старосветского» до новой чиновной аристократии, появившейся в павловские и александровские времена, а то и позже, так же разнотипна была и его усадебная жизнь. У одних, особенно в XVIII, в начале ХIХ столетия, еще сохранялся старинный русский уклад, другие придерживались светского тона. Уже к середине ХIХ в. понемногу стали выходить из употребления старинные обычаи и развлечения, в виде, например, святочных гаданий и ряженых. Среди десятков просмотренных мемуаров почти нет упоминаний об этих развлечениях, разве что Я. П. Полонский пишет о гадании на вещах с подблюдными песнями в девичьей («Кому вынется, тому сбудется…») и о том, что бабушка, человек прошлого века, сидя в гостиной и раскладывая пасьянс, слушала эти песни. Есть одно-два упоминания о рождественской елке, одно – о том, что на нее приглашались дети дворовых (ведь елка – даже не старинный обычай, и в домашний обиход она вошла в конце XVIII в.). А применительно ко второй половине ХIХ в. один только А. Н. Энгельгардт пишет о том, как договаривался, чтобы рубившие капусту девки «кричали» песни, да князь Е. Н. Трубецкой рассказывает о присутствии на праздниках в честь дня рождения деда, устраивавшихся на дворе для крестьян. Зато многие мемуаристы с удовольствием вспоминают пикники на лоне природы, с коврами, подушками и самоварами. Собственными ручками собирали баре грибы, удили рыбку, езживали по ягоды.

Так что же, помещики совсем уж не занимались делом? Некоторые – да, передоверялись старостам и управляющим и даже не всегда сводили доходы, которых не знали, с