Жизнь русского обывателя. Часть 1. Изба и хоромы - Леонид Васильевич Беловинский

столько конюшня, сколько псарня служила местом жестоких расправ с ослушниками, а витой ременный арапник псаря с успехом заменял розги. Стремянные, ловчие, доезжачие служили телохранителями своих господ и исполнителями их проделок. Отца тургеневского однодворца Овсянникова, свободного от телесных наказаний, выпорол по приказанию дедушки рассказчика именно его ловчий, за то, что дедушка оттягал у однодворцев землю, а Овсянников не стерпел и подал в суд.

Естественно, когда крепостное право приказало долго жить, в первую очередь пострадали от этого псарни. Все же охота была роскошью. И даже в прежние благословенные времена далеко не все помещики могли содержать обширные псарни с множеством псарей. Теперь пришлось бы всем этим доезжачим, выжлятникам, борзятникам и стремянным платить жалованье, держать лошадей на корме, который можно было бы и продать, а уж кормить десятки собак совсем накладно было. Так что самые отчаянные охотники поневоле превратились в мелкотравчатых с одной-двумя сворами, а то и вовсе обратились к ружейной охоте с легавой собакой, что уж вовсе было не барским делом. Правда, Руперти в своей подмосковной Липовке уже в начале ХХ в. на английский лад завел парфорсную охоту («Недалеко от конюшен был выстроен деревянный одноэтажный дом. В нем были помещены 30 английских пойнтеров-сучек и два кобеля. Все это было выписано из Англии. Там же жили немец Шнеер и его русский помощник. Шнеер заведовал собачьим царством и устройством осенью большой парфорсной охоты по английскому образцу. На огороде за большим сараем разместили клетку с лисицами» (36, с. 73–74). Да вся штука в том, что Руперти не был классическим русским помещиком старых времен. Это был крупный предприниматель из знаменитого немецкого клана Вогау, Руперти и Марк. Недаром дедушка мемуаристки, Мориц Филиппович Марк, чтобы было удобнее ездить в имение, устроил на Савеловской дороге платформу «Марк», которой и сегодня пользуются москвичи и жители Подмосковья. На доходы от банков и многочисленных крупных заводов отчего же не содержать парфорсную охоту. Впрочем, такая охота – это не то, что старинная лихая русская псовая охота.

Традиционной русской забавой была охота с ястребами на мелкую полевую дичь. Она сменила древнюю царскую и боярскую охоту с соколами. Подготовка ястребов требовала много времени и огромного внимания, и ею занимался в усадьбе специальный охотник из крепостных, а иногда «вынашивал» птицу и сам помещик. Птицу брали молодой, еще из гнезда, выдерживали довольно долго, сначала в затемненной клетке, моря голодом, потом на свету, постоянно тревожа, а когда ястреб смирялся и привыкал к присутствию людей, его сажали на кожаную рукавицу и носили целыми днями; затем приучали идти из клетки на руку и наконец с душевным трепетом отправляли в первый полет. Так ястреб приучался «брать» перепелок, стрепетов и другую степную птицу и отдавать ее хозяину, в награду получая оторванную окровавленную птичью головку. Сама охота с ястребом велась верхом. Это была длительная и сложная процедура, и ястребами развлекались далеко не все помещики. Более популярной в деревне была охота на перепелок и коростелей. Птицу ловили сетями, развешивавшимися на кустиках, приманивали «вабилом», парой птичьих крыльев, производя ими трепещущие движения, подзывали манком и крыли все теми же тенетами, особой ловушкой – «лучком» или даже обычным лукошком. Перепелки шли в пищу, а перепелов, отличавшихся драчливым нравом, содержали живыми и устраивали перепелиные бои, наподобие петушиных (последние были скорее городской, нежели деревенской забавой).

Однако ловля перепелок, охота с ястребом и даже псовая охота были занятиями сезонными, праздники, при всей изобретательности, бывали редко, в гости же, как правило, ехать было далеко. Зато приезжали надолго. Эта скука, томление от безделья, компенсировавшиеся долгим сном и не менее долгими и обильными трапезами, радость от неожиданного приезда гостей, пожалуй, ярче всего описаны И. А. Гончаровым во вставном эпизоде его путевых записок «Фрегат “Паллада”; Гончаров сравнивает здесь жизнь русского помещика в Обломовке с деятельной жизнью английского джентльмена. Пожалуй, стоит привести его с сокращениями: Гончарова нынче читают мало, а «Фрегат “Паллада” и подавно.

«Вижу где-то далеко отсюда, в просторной комнате, на трех перинах, глубоко спящего человека: он и обеими руками и одеялом закрыл себе голову, но мухи нашли свободные места, кучками уселись на щеке и на шее. Спящий не тревожится этим. Будильника нет в комнате, но есть дедовские часы: они каждый час свистеньем, хрипеньем и всхлипываньем пробуют нарушить этот сон – и все напрасно. Хозяин мирно почивает; он не проснулся, когда посланная от барыни Парашка будить к чаю, после троекратного тщетного зова, потолкала спящего, хотя женскими, но довольно жесткими кулаками в ребра; даже когда слуга, в деревенских сапогах, на солидных подошвах, с гвоздями, трижды входил и выходил, сотрясая половицы. И солнце обжигало сначала темя, потом висок спящего – и все почивал он. Неизвестно, когда проснулся бы он сам собою, разве когда не стало бы уже человеческой мочи спать, когда нервы и мускулы настойчиво потребовали бы деятельности. Он пробудился оттого, что ему приснился дурной сон: его кто-то начал душить во сне, но вдруг раздался отчаянный крик петуха под окном – и барин проснулся, обливаясь потом…

Напившись чаю, приступают к завтраку: подадут битого мяса с сметаной, сковородку грибов или каши, разогреют вчерашнее жаркое, детям изготовят манный суп… Наступает время деятельности. Барину по городам ездить не нужно: он ездит в город только на ярмарку раз в год да на выборы: и то и другое еще далеко. Он берет календарь, справляется, какого святого в тот день: нет ли именинников, не надо ли послать поздравить. От соседа за прошлый месяц пришлют все газеты разом, и целый дом запасается новостями надолго. Пора по работам; пришел приказчик – в третий раз.

– Что скажешь, Прохор? – говорит барин небрежно. Но Прохор ничего не говорит; он еще небрежнее достает со стены машинку, то есть счеты, и подает барину, а сам, выставивши одну ногу вперед, а руки заложив назад, становится поодаль. – Сколько чего? – спрашивает барин, готовясь класть на счетах.

– Овса в город отпущено на прошлой неделе семьдесят… – хочется сказать – пять четвертей. «Семьдесят девять», – договаривает барин и кладет на счетах. – Семьдесят девять, – мрачно повторяет приказчик и думает: «Экая память-то мужицкая, а еще барин! Сосед-то барин, слышь, ничего не помнит…».

– А наведывались купцы о хлебе? – вдруг спросил барин, подняв очки на лоб и взглянув на приказчика.

– Был один вчера.

– Ну?

– Дешево дает.

– Однако?

– Два рубля.

– С гривной? – спросил барин.

Молчит приказчик: купец, точно, с гривной давал. Да как же барин-то узнал? Ведь он не видел купца! Решено было, что приказчик поедет в город на той неделе и там покончит дело.

– Что же ты не скажешь? – вопрошает барин.

– Он обещал побывать опять, – говорит