Повседневная жизнь осажденного Ленинграда в дневниках очевидцев и документах - Коллектив авторов

‹…› Дирижирует Элиасберг. Оркестр по-прежнему стройно, слаженно и величественно звучит. ‹…› В марте 1943 в Ленинград в полном составе вернулся Большой драматический театр. ‹…› Почти все сотрудники оправились от потерь первой блокадной зимы. ‹…› А я просила: “Господи! Спаси и помилуй!” И он меня помиловал».

8 октября 1941 года

Обедал в ресторане «Москва». Грусть. Обед: первое – 42 коп., второе – 59 г макарон – 35 коп. Итого: 77 коп.

5 ноября 1941 года

Завтрак: ломоть хлеба, соль, кипяченая вода. Обед: тошнотворные щи из хряпы – зеленых листьев капусты. Брать второе – жаль мясных талонов, а от крупы: соевая – или чечевица – моментом заворот кишок. ‹…› Вечером тоже тарелка щей из хряпы. Спасибо М. – согрела чай.

5 марта 1942 года

В начале марта лег в госпиталь. На днях там состоялась лекция. Лектор – профессор в зимнем пальто и шапочке академика – занял удобную позу в кресле и повел беседу, которая, как он сказал, должна была отвлечь от обычных дум и дать отдохновение. Тема: «История календаря». Он говорил о лунном и солнечном календарях, о юлианском и григорианском, об иррациональности размерностей дней недели, о календарных реформах. Лекцию профессор заключил пожеланием скорейшего выздоровления и выражением уверенности в нашей скорой победе.

Усилена борьба с антисанитарией и безобразиями, допущенными в этой области в последние месяцы. По радио ведется усиленный набор рабочих и служащих. Введены книжечки для граждан, направляемых на трудовые работы. Оплата будет производиться по основному месту работы согласно отметкам в книжках. Теперь волынщики не получат записей, а следовательно, и зарплаты.

8 марта 1942 года

Сегодня женский праздник. Нерадостное время. Зато девушек вчера отменно покормили: выдали по тарелке вареной картошки (230–250 г, очевидно, сушеной), по котлетке, кусочку кеты и по чашке кофе. Право, роскошный ужин. И у меня огромная радость: после длительной охоты спустился вниз, застал горячую воду и соорудил себе мытье в ванне. Была настоящая горячая мокрая и стильная ванная. Я сегодня на высоте блаженства. Ведь месяцы я не испытывал ничего подобного.

10 марта 1942 года

Улучшение общего положения сказалось и на дисциплине, и порядке в госпитале: руководство стало требовательнее и жестче, что благоприятно стало отражаться на распорядке лечения, питании и общем уходе, что в итоге благоприятно стало отражаться на больных, которые стали лучше питаться, выглядеть и чувствовать себя.

Общий электросвет дается с 0 часов до 6 часов утра. Появился местный электросвет на времянках. Этот свет дан на лестницы, кухни, места общего пользования и др. Но коптилки ‹…› прочно держатся в отделениях.

16 марта [1942 года]

В госпиталь ночью попало два снаряда – один в прачечную, второй – у приемного покоя. Могло быть хуже. Несмотря на обстрел, в ординаторской заседала выездная коллегия военного трибунала. Судили больного, растратившего на фронте продукты. Приговорен к расстрелу.

20 марта 1942 года

Сегодня первый сейдер (торжественный обрядовый вечерний ужин) еврейской пасхи. Невольно вспоминается момент отливания вина из рюмок, сопровождаемый упоминанием невзгод в Древнем Египте.

21 марта 1942 года

Несколько раз ходил на квартиру к брату на Садовой. Квартира вскрыта соседями и буквально разграблена. Замок с печатью сорваны, все вещи украдены, а легкая мебель: ширма, сундук, ящики от письменного стола, шкаф – разрублена на дрова.

Кое-что нашел у соседей и водворил на место. Наглые и беззастенчивые воры. Подал заявление в уголовный розыск. Но им не до этого. От хождения туда совсем устал.

У меня на Скороходова дела не веселей. Старушка-соседка и ее крестница умерли. Соседи переругались из-за дележки вещей.

22 марта 1942 года

На улицах толпы работающих людей. С крыш течет талая вода, на улицах и во дворах лужи. Где-то насвистывает синичка. Оживились воробьи. Лица людей освободились от шарфов и платков. День стал длиннее – люди меньше сидят при горящих коптилках, и лица менее черны и закопчены. Среди них можно встретить красненькие щечки, накрашенные губки. Люди извлекли приличную верхнюю одежду, от которой глаз давно отвык.

Огромная спекуляция дровами. Вязанка стоит 60–70 рублей. Мешок дров – 100 рублей. Последнее время милиция ведет борьбу, попросту отбирая дрова.

В городе расклеена масса объявлений. Люди меняют вещи на продукты и за бесценок распродают свое имущество. Своеобразные универмаги образовались последнее время возле булочных. Сюда приходят люди со своим скарбом, чтобы обменять его на хлеб. Тут можно встретить галоши и боты, чулки, крупу, масло, олифу, посуду, верхнюю одежду и пр. Сделка происходит тут же на пороге булочной: сговорились – вещь отдается новому владельцу, хлеб тут же съедается.

22 марта 1942 года

Чудовищные размеры приняли воровство и мародерство некоторых элементов, пользующихся неразберихой и занятостью карательных органов. Свои или чужие соседи взламывают сараи, крадут дрова, взламывают двери квартир, нагло грабят все ценное, присваивают себе и попросту продают и спекулируют. Редкая квартира уцелела от этой участи. Все это проходимцы на глазах у управдомов, у которых рыльце солидно в пушку. За это многих посадили, а некоторых пустили «налево», и поделом. Рынки полны людей и барахла, своего и чужого, ворованного. Эвакуируемые распродают за продукты, за бесценок ценные вещи. Достаточно сказать, что хороший концертный рояль или пианино можно купить за 1000–1500 рублей (то есть 3–4,5 кг хлеба). Идет колоссальная переоценка ценностей.

4 апреля 1942 года

Все нечистоты и мусор свозятся на притрамвайные улицы, оттуда весь этот груз свозится на набережные и сбрасывается в воду. Вдоль рек и каналов выросли огромные насыпи из мусора. ‹…›

Сегодня у нас очередная радость: объявлена выдача селедки. У дверей кооператива стоит заскорузлый дядька и жадно уплетает только что полученную сельдь. Притом без хлеба. Сельдь воистину отменная, жир капает с нее и размазывается по черным, как головешки, рукам. Уловив мой взгляд, он делится со мной восторгом: «Такой селедки уже лет сто не едал! Ну обрадовали Советы». «А ты бы для Советов постригся и руки помыл», – говорю я ему. «Ужо, – отвечает, – ради селедки помыть придется».

Устал от ходьбы. Нас таких много: бюллетень лежит в кармане, а мы топаем из одного конца города в другой, чтобы сделать что-либо полезное для дела, для фронта. Попал под артобстрел. Но все обошлось благополучно. Многие усвоили себе весьма примитивное утешение: мимо нас – и слава богу.

На верфь пришел еле живой. Ноги не стоят. К тому разболелся живот. Не помогли никакие грелки. Думал, что окочурюсь, до того меня скрючило. Сказалась дневная голодовка вчерашнего дня и относительно плотная еда вчера вечером и сегодня утром. ‹…› Теперь мне понятны рассказы о гибели эвакуируемых. Получив в эвакопункте