Империя боли. Тайная история династии Саклеров - Патрик Радден Киф
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она не умерла, но пережитое испугало ее. Поэтому в 2017 году, в возрасте шестидесяти двух лет, Голдин снова отправилась на реабилитацию. Она сделала это в отличной клинике в сельской местности штата Массачусетс, связанной с больницей Маклейн. Она знала, что ей повезло, что у нее есть доступ к лечению; на сайте только один из десяти человек, страдающих опиоидной зависимостью, имеет такой доступ. И ей повезло, что она смогла позволить себе такой уровень лечения, который не по карману большинству: программа McLean стоила 2000 долларов в день. Она работала с тем же врачом, который помог ей обрести трезвость в 1980-х годах. Через два месяца Голдин удалось вывести наркотик из организма. В чем-то это было похоже на ее опыт выхода из реабилитационной клиники тремя десятилетиями ранее: первые шаткие шаги после долгого периода уединения, возвращение в русло жизни. Но сейчас, как и в 1989 году, она чувствовала, что возвращается в мир, который разрушила чума. Число погибших от передозировки опиоидов, отпускаемых по рецепту, перевалило за 200 000. Согласно последним данным Центра по контролю и профилактике заболеваний , если учесть нелегальный героин и фентанил в дополнение к рецептурным опиоидам, каждый день умирало 115 американцев. Однажды, осенью 2017 года, когда она еще проходила курс реабилитации, она прочитала в журнале The New Yorker статью о препарате, который чуть не убил ее, о компании, которая его производила, и о семье, которая владела этой компанией.
Нельзя сказать, что о Саклерах не писали раньше. Барри Майер и Сэм Квинонес подробно описали историю семьи и компании в своих книгах. Но до тех пор Саклеры, как правило, представлялись как одна из нитей сложного повествования, в котором фигурировали Оксиконтин, Purdue, врачи-болельщики, пациенты и разрастающийся опиоидный кризис. В этом нет ничего удивительного, как нет и недостатка в предыдущих репортажах: поскольку Саклеры были настолько скрытными, а Purdue - частной компанией, до этого момента было трудно рассказать историю, в которой вина семьи была бы на первом месте.
В статье New Yorker, которую я написал, использовался другой подход: основное внимание уделялось семье и подчеркивалась как роль, которую они сыграли в управлении компанией, так и диссонанс между безупречной репутацией Саклеров в филантропических кругах и гнусной реальностью их состояния. "Я не знаю, сколько комнат в разных частях света, в которых я выступал с докладами, были названы в честь Саклеров", - сказал в статье Аллен Фрэнсис, бывший заведующий кафедрой психиатрии в Медицинской школе Университета Дьюка. "Их имя проталкивается как олицетворение добрых дел и плодов капиталистической системы. Но, когда дело доходит до дела, они заработали это состояние за счет миллионов людей, страдающих от зависимости. Шокирует то, как им это сошло с рук".
По случайному совпадению, статья в New Yorker вышла в ту же неделю, когда на сайте Esquire был опубликован материал Кристофера Глазека о Саклерах с удивительно похожей предпосылкой. "Нам было приказано лгать. Зачем об этом умалчивать?" - сказал Глазеку бывший торговый представитель Purdue. "Форды, Хьюлетты, Паккарды, Джонсоны - все эти семьи ставили свое имя на свой продукт, потому что гордились им", - сказал профессор психиатрии из Стэнфорда Кит Хамфрис. "Саклеры же скрывают свою связь с продуктом".
Внезапно семья оказалась под пристальным вниманием, совершенно несопоставимым с тем, с чем она сталкивалась в прошлом. В течение нескольких недель после публикации статей впервые публично обозначилась трещина между крылом семьи Артура и крылом Мортимера и Раймонда. Работая над статьей, я пытался узнать мнение членов семьи Артура о наследии Purdue, компании, которую Артур приобрел для своих братьев. Но они не делали никаких официальных заявлений, выражающих даже малейшую критику деловых решений других ветвей семьи.
После новой волны публичности все изменилось. Элизабет Саклер, которая основала Центр феминистского искусства имени Элизабет А. Саклер в Бруклинском музее и вела в Twitter ленту, полную настоятельных восклицаний о коварстве Дональда Трампа и своей преданности организации Black Lives Matter, с запозданием сделала заявление, в котором дистанцировалась от своих кузенов. В интервью сайту Hyperallergic она сказала, что роль Purdue в опиоидном кризисе "вызывает у меня моральное отвращение". Ее отец умер в 1987 году, отметила она, задолго до появления оксиконтина, и вскоре после этого она и ее братья и сестры согласились продать третью часть акций Purdue своим дядям. Таким образом, ни один из наследников Артура не получил прибыли от "Оксиконтина", настаивала она.
Джиллиан Саклер, вдова Артура, была еще жива, она жила в квартире во весь этаж в неоклассическом здании на Парк-авеню, окруженная картинами и скульптурами. Она также впервые выступила с речью, заявив, что Артур "не одобрил бы широкую продажу оксиконтина". По ее словам, наследники братьев Артура "несут моральный долг помочь исправить ситуацию и искупить все допущенные ошибки". И Элизабет, и Джиллиан согласились с тем, что Артур был абсолютно безупречен. Он "был удивительным человеком, который сделал огромное добро, и я просто горжусь им", - сказала Джиллиан. Вдове Артура М. Саклера она раздала журналистам плотное резюме с именами членов совета директоров и фондов, в которые она внесла свой вклад.
Вопрос о том, справедливо ли, чтобы потомки Артура Саклера оказались запятнаны спорами вокруг OxyContin, был интересным. С одной стороны, бесспорно, что Артур действительно умер до запуска препарата и к концу жизни почти не общался со своими братьями. С другой стороны, именно Артур создал мир, в котором "Оксиконтин" мог делать то, что делал. Он стал пионером медицинской рекламы и маркетинга, кооптации Управления по контролю за продуктами и лекарствами, слияния медицины и коммерции. В жизни
