Воспитанник Шао.Том 1 - Сергей Разбоев

Думаю я: многое из того, что происходит, — от скоротечности жизни. Мал век человека: вот и лезет он вон из кожи, чтобы суметь за свои три-четыре десятилетия осознанной жизни перепробовать, перевидеть все известное. А ведь природа не планирует смерть. Человек должен жить в пределах представимой чувствительности. Даже сейчас двести лет — тот срок, который все должны перешагивать в силе и здравии. А так седина молодой жизни не дает людям накопить опыта и времени, чтобы уже в спокойных годах рассуждать о большем, нежели о никчемной плоти преходящего. Как правильно было бы, чтобы на земле существовал совет известных старейшин-мудрецов, которым за сто. Не неслась бы тогда по земле та вонь из уст, жаждущих войны, которая холодит разум, холодит прогресс.

Ты, Рус, уходишь. Уходишь в далекие страны. Как хотел бы я дать тебе волшебную палочку или чудокнигу, чтобы смог ты принести людям больше добра, быть в рядах тех, кто с упорством возгорающей звезды освещает пространство своим разумом, силой цели, радостью бытия. Но я могу дать только свое слово, свою надежду, свою веру, что ты также будешь стоек в жизни, как твои незабвенные наставники. Есть в тебе большой сила, чистый разум. Ты молод, поэтому должен идти твердо тропой истины к истине: общечеловеческой, сущей. Помни. Помни всегда. Пусть это будет тебе волшебным словом, которое поддержит тебя в длительном путешествии по жнзни. Я верю в тебя. Нужен будет совет — приходи, я отвечу. Во мне еще много жизненных сил. Такие сыны, как ты, придают мне силу и бодрость, оптимизм, веру в будущность и светлое человечества. Я же, холодным разумом, буду цепляться за нирвану. Хочу душою прочувствовать пространство и время. Оно приблизит меня к материальной истине Вселенского Абсолюта. Ты еще успеешь увидеть меня. Приходи.

* * *

— Динстон, вы постарели.

— Я не печалюсь, сэр.

— Осунулись, скисли. Китай не пошел вам на пользу.

— Как сказать, сэр.

— Я имею в виду ваше здоровье.

— Лишний вес не способствует динамичности. Но почему, сэр, вы вдруг заинтересовались моим здоровьем?

— Ваше пребывание в Китае считаем достаточным. — Динстон насторожился, но его лицо сумело сохранить послушную невозмутимость. — Времени, проведенного в столь словоискусной стране, достаточно, чтобы вам предоставить очередное продвижение, — скромной улыбки Динстон сдержать не мог. — На ваше место имеется кандидат. Ему полезно будет встретиться с вами. Общие интересы и интересы дела требуют продолжительной, оказавшейся довольно непростой миссии. Сейчас мне хотелось бы от вас вкратце услышать: состоятельна ли та цель, которую мы ищем в горах? Ваше мнение. Ведь, как ни крути, но их ловкий парнишка вполне являет собой пример того эталона подчиненного, который мы с таким тщанием долгие годы разрабатываем в наших лабораториях. Что вы сможете сказать? Чем руководствуются монахи? Что используют облаготворения своих целей?

— Не знаю. Не могу сказать. Но сам воспитанник и не мог быть чем-то иным. Монахи вырастили его таким. Как, между прочим, и остальных своих приемышей. Это организация, имеющая свою цель и готовящаяся к ее достижению. Это требует подчинения прочих условностей.

— Логично, полковник, хотя в какой-то степени ваши краски сгущены. Янычар тоже воспитывали с детства в определенном духе, но не очень-то они следовали послушанию.

— Для меня это слишком высокая истина, где могу лишь сказать, что янычар растили воинами без голов. Пусть разбирается Маккинрой: он более тонкий толкователь туманных истин.

— Но и в вас, я вижу, проснулись изыскательные тенденции.

— Отчасти, сэр. В основном те, что были связаны непосредственно с моей деятельностью.

— Ну чем не доктор, Динстон. Вы стали сурово объективны. Такие сотрудники требуются при нашем аппарате. Еще долго придется хлебать китайский чай. А он горяч, хотя и ароматнейший.

Тренированная улыбка, жест, подсказывающий окончание аудиенции, и Динстон, старательно кивнув, исчезает за лакированной дверью.

— Сэр Маккинрой, ваша медлительность ничего мне не объясняет. Только наводит на грустные соображения.

— Сэр, Китай не та страна, в коей желаемое обретает действительность за планируемый период.

Лицо хозяина кабинета придавлено озарилось подобием усмешки. Пытливые глаза на холеном лице контрастировали с благожелательной мимикой.

— Может быть, Китай не та страна, в коей вы можете успешно реализовать возможности вашего интеллекта, сэр Маккинрой?

— Эта страна не для практики перед очередным назначением.

— Интересно. Вы, наверное, настойчиво ожидаете, что нужные превращения сами произойдут по прихоти неудобных китайцев?

— В основном, да. Страну практически невозможно взболтнуть внешними усилиями. Видите ли, сэр, Китай — страна сплошных националистов. Неразумное воздействие со стороны в свою очередь вызывает негодующую реакцию самих ответственных чиновников.

— Полковник, надеюсь, никто не советует вам действовать неразумно.

— Спешка, это уже неразумно.

— Вы брыкаетесь.

— Только полемизирую, сэр.

— Значит, вы недостаточно хитро и умело готовите свои ходы. Меня не беспокоит судьба исчезнувших агентов. Кто хочет жить, вывернется из любой ситуации.

— Но мы сумели сохранить втайне направленность нашей миссии. Поэтому мы еще в пути.

— Это деталь. Сейчас, в разгар общей неразберихи и хаоса в Поднебесной, нужно торопиться. Самос время именно сейчас поддержать китайских лидеров не только нашими витринными возможностями идеологии, но и сугубо материальными: подачей тех фактов и факторов, которые бы недвусмысленно способствовали сближению наших позиций как на международной арене, так и во взаимоотношениях от спецслужб до департаментов различных инстанций. Не мудрено, правда.

— Сэр, по этому пути мы и идем, не сворачиваем.

— Может быть. Но что-то слишком незаметно даже для нас, ваших непосредственных начальников, внимательно следящих за событиями в Китаe.

— Сэр, мы не обходим стороной ни один из названных пунктов. По возможности, в каждом городе, доступном для нас, создаем зеркало наших успехов. Такие города, как Шанхай, Гонконг, Гуанчжоу полностью нами завитринены.

— Для такой обширной и шумной страны это капля, иссыхающая на сильном ветру.

— Наши возможности сильно ограничены в этой стране.

— Выискивайте их. В этом суть работы большого разведчика.

— Найдем ли мы второго такого Теневого? Пусть он греб много, но он и дело делал.

— Не кручиньтесь. Не один он падкий на деньги.

— Но не каждый в достаточной степени прозорлив и осторожен.

— Когда человек получает большие деньги за дело, ум его становится стократ острее, проницательнее. Это свойство больших сумм.

— Но они же и делают иного глупее худородного осла.

— Только осел в такой большой стране может найти осла.

— Только осел может послать осла в такую страну.

— Не принимайте буквально, сэр Маккинрой, больно вы в боксерскую стойку становитесь.

— Это Китай.

— Неужели больше ничего нельзя добавить к сказанному?

— Только время. За слово никто ответственности брать не будет. Нам нечего предложить Срединной. Мы с краю по отношению к ней.

— Больно мне это сознавать.

Сутки спустя. Штат Делавэр.

Средневековый, с высокими башнями французский замок-крепость в глубине густого ухоженного леса. Тишина. Покой.

Гостиная…

Кабинет…

Господин с довольными, но придирчивыми глазами…

Сейчас он… заинтересован.

— Сэр Маккинрой, вы бы мне удружили несколько фотографий этих монахов и воспитанников. В них иного глубокого и именно человеческого. Знаете, когда встречаю или читаю о таких людях, мне спокойнее за человечество. Все же мы страшная цивилизация. Фантасты придумывают о далеких мирах, катаклизмах, а мы наяву мудрим о способах самоуничтожения. И все это как-то само собой разумеющееся. Вам не становится хоть иногда страшно за род человеческий?

— Становится, сэр. Поимев дело с такими любителями огня, как Динстон, не на шутку тревожишься.

— Что Динстон? Солдафон, не допущенный к штабу. А то ведь есть и повыше, куда влиятельнее его, даже в наших сферах, которые, кроме, как голой атаки, ничего искуснее не разумеют. И это люди с изысканнейшим образованием. Дико и грустно. А по ночам ужас пробирает, когда подумаешь, что наши коллеги решатся на глобальную войну. Неужели пресыщение должно привести к голоду? Голоду в умах, настроению к жизни? Как все глупо кругом. И это джентльмены, которым за восемьдесят, которые просто обязаны в свои годы мыслить критериями жизни. Ничего не хочу, хочу, чтобы только род человеческий продолжался вечно.

Маккинрой тактично помалкивал. Скоро лиричный монолог девяностолетнего джентльмена иссяк, и он, разглядывая золотой подсвечник, неторопливо спросил: