Ересь Хоруса: Омнибус. Том I - Дэн Абнетт

— Ха-ха, — усмехнулся Эмантин.

— Я ценю твою помощь. Мы все ее ценим.

— Я не могу приписать себе эту заслугу.

«Конечно, не можешь, черт тебя побери», — подумал Хавсер.

— Но идея всегда казалась мне достойной, — продолжал Эмантин, словно уже забыл о своей скромности. — Я всегда говорил, что идея ценная. В стремлении построить лучший мир очень легко пропустить нечто важное. Некоторые называли эту задачу неприоритетной. Потребности — а зачастую они предусмотрены бюджетом — Объединения и консолидации почти не оставляют средств на нужды Консерватория. Но мы не забросили ее. И что мы теперь имеем? Тридцать тысяч сотрудников по всему миру?

— Это только чиновников. Если учесть внештатных помощников, археологов и тех, кто работает на других планетах, наберется около четверти миллиона.

— Великолепно, — сказал Эмантин. Хавсер, не отрываясь, смотрел на его руку. — А теперь готовится пересмотр устава, и никто, естественно, не возражает. Все понимают, насколько важен Консерваторий.

— Не все, — возразил Хавсер.

— Все, кто что-то значит, Каспер. Тебе известно, что сам Сигиллит проявляет огромный интерес к работе Консерватория?

— Я слышал об этом.

— Огромный интерес, — повторил Эмантин. — При каждой нашей встрече он обязательно спрашивает о последних донесениях и находках. Ты с ним знаком?

— С Сигиллитом? Нет, я никогда с ним не встречался.

— Это необычный человек, — сказал Эмантин. — Мне говорили, что иногда он обсуждает работу Консерватория с Императором.

— Вот как? А ты с ним знаком?

— С Императором?

— Да.

Лицо префект-секретаря на мгновение застыло, словно он искал в словах собеседника какой-то подвох.

— Нет, я… Я никогда его не встречал.

— Жаль.

Эмантин кивком указал на пурпурную шкатулку, все еще зажатую под мышкой у Хавсера.

— Ты заслужил эту награду, Каспер. Так же, как и Консерваторий. Это часть всеобщего признания, о котором мы говорим. Это известная награда, и она убедит многих ограниченных людей.

— Убедит в чем?

— В необходимости поддержки. Поддержка жизненно необходима, особенно в текущей ситуации.

— В какой еще ситуации?

— Ты должен ценить эту награду, Каспер. Для меня она означает тот факт, что Консерваторий стал одной из влиятельнейших сил Объединения…

«И совсем неплохо, что твое имя навеки связано с Консерваторием, хотя бы благодаря случайному стечению обстоятельств, поскольку ты оказался на конце бюрократической цепочки, когда я решился за нее потянуть, — подумал Хавсер. — Это нисколько не повредило твоей карьере, Гиро Эмантин. Распознать важность создания Консерватория, оказать ему поддержку, когда все вокруг от него отвернулись. Да, какой же ты мудрый, гуманный и бескорыстный человек! Совсем не такой, как другие политики».

Префект-секретарь продолжал говорить:

— Итак, в ближайшие десятилетия мы должны быть готовы к переменам.

— Гм… К переменам?

— Консерваторий стал жертвой собственного успеха! — со смехом заявил Эмантин.

— Как это?

— Нравится нам это или нет, пора позаботиться о его законном оформлении. Я не могу вечно опекать Консерваторий. Мне в будущем предстоят некоторые изменения. Возможно, я отправлюсь на Луну или Марс в качестве сенешаля.

— А я слышал, что тебе прочат место в Совете.

Эмантин скромно потупился:

— Ну, я не знаю…

— Мне говорили именно так.

— Смысл в том, что я не смогу всегда тебя защищать, — сказал Эмантин.

— Я и не знал, что Консерваторий кто-то защищал.

— Его ресурсы и бюджет выливаются в значительные суммы.

— За всем этим скрупулезно следят.

— Безусловно. Но кое-кого беспокоит сфера полномочий Консерватория. Он превратился в жизненно важный правительственный орган с огромными ресурсами, но функционирует отдельно от администрации Гегемонии.

— Но так и должно быть. Так он развивался. Наша деятельность прозрачна и открыта для всех. Консерваторий — общественное учреждение.

— Возможно, пришло время задуматься о введении Консерватория в зону деятельности Администратума, — сказал Эмантин. — Так будет лучше. Централизованное управление поможет при общении с бюрократическим аппаратом, а также с доступом к архивам, не говоря уже о финансировании.

— Мы станем частью Администратума?

— Хотя бы ради того, чтобы упростить бухгалтерию, — сказал Эмантин.

— Ну… Мне кажется, это сомнительная выгода. По правде сказать, мне это не нравится. И остальным тоже вряд ли придется по вкусу.

Префект-секретарь отставил свой бокал с дижестивом и похлопал Хавсера по руке. Его юношеские пальцы сжали старческую руку Хавсера.

— Мы все в одном потоке должны двигаться к общей цели — к Объединению. Так сказал Сигиллит, — заявил Эмантин.

— Объединению Терры и Империума, — заметил Хавсер. — А не к буквальному объединению интеллектуальных отраслей человеческой деятельности.

— Доктор Хавсер, если ты будешь возражать, они могут отказаться обновить ваш устав. Ты потратил тридцать лет, чтобы доказать важность сохранения знаний. Теперь в этом убеждены даже многие члены Совета, и процессом должен руководить Администратум Гегемонии. Он должен быть официальным, санкционированным и централизованным.

— Понимаю.

— В ближайшие несколько месяцев я собираюсь передать часть своих обязанностей своему заместителю Генрику Слассену. Ты с ним знаком?

— Нет.

— Я позабочусь о вашей встрече во время завтрашнего посещения фабрики. Познакомься с ним. Он очень способный человек и проведет преобразования так, что у тебя не будет повода жаловаться.

— Понимаю.

— Отлично. Еще раз поздравляю тебя с этой значительной наградой. Пятьдесят лет? Надо же!

Хавсер понял, что его аудиенция закончилась. И напиток в бокале тоже.

— Неужели так долго?! — воскликнул он, выходя вместе с Астартес из зала с очагами в темные, продуваемые сквозняками переходы Этта.

Вокруг них завывал ветер. Левый глаз без света костров снова утратил зрение.

— Ты спал, — ответил рунный жрец.

— Ты сказал, что прошло девятнадцать лет, но ведь ты имел в виду фенрисийские годы, верно? Ты говорил о великих годах?

— Да.

— А они в три, в четыре раза длиннее терранских!

— Ты спал, — повторил рунный жрец.

Вышнеземец ощутил головокружение. Внутренняя дезориентация была настолько сильной, что вызвала тошноту. Он боялся, что его вырвет или даже что он упадет в обморок, но еще больше боялся проявить слабость перед Астартес. Он боялся самих Астартес. Страх только усилил головокружение.

За его спиной шагали трое: рунный жрец, Варангр и еще один Астартес, имени которого вышнеземец не знал. Скарси не проявил никакого желания пойти с ними. Он вернулся к игровым доскам, словно вышнеземец был мелкой помехой, которая отвлекла его от более важного дела, как, например, расстановка костяных фигурок на инкрустированных досках.

По пути Астартес легкими шлепками по плечу указывали ему, когда надо было сворачивать направо или налево. Его вели через каменные склепы и базальтовые залы, гулкие пространства, высеченные в граните, и мрачные пустынные погребальные залы с костяными панелями. Все эти места он видел в зеленоватом сиянии правого глаза, а левый регистрировал лишь непроницаемую тьму. Ни в одном помещении не было ни души, и слышалось лишь заунывное стенание ветра. Как будто они проходили могилы, могилы, ожидающие мертвецов, гигантские склепы, подготовленные к колоссальной жатве смерти, ждущие миллионов павших воинов, которых принесут на щитах к месту последнего упокоения. Миллионов. Миллионов миллионов. Легионов павших.

И ветер репетировал роль главного плакальщика.

— Куда мы идем? — спросил вышнеземец.

— Встретиться со жрецами, — ответил Варангр.

— Но ведь ты и есть жрец, — заметил вышнеземец, полуобернувшись к Охтхере.

Варангр легонько толкнул его в спину, принуждая идти дальше.

— С другими жрецами, — добавил Варангр. — Иного рода.

— Какого иного рода?

— Понимаешь, иного, — произнес незнакомый Астартес.

— Не понимаю. Не знаю, — сказал вышнеземец. — Ничего не понимаю, и, кроме того, я замерз.

— Замерз? — повторил Варангр. — После тех мест, где он побывал, он не должен чувствовать холода.

— Это хороший знак, — заметил второй Астартес.

— Дай ему шкуру, — велел рунный жрец.

— Что? — удивился Варангр.

— Дай ему шкуру, — повторил рунный жрец.

— Отдать ему мою шкуру? — переспросил Варангр, поглядывая на красно-бурый плащ на своих плечах. Загнутая косичка поднялась, словно бросающая копье рука. — Но это моя шкура.