Мемуары генерала барона де Марбо - Марселен де Марбо

Доктор Ассаланьи уверил их в обратном и сделал мне перевязку. Но не знали, куда меня положить: вся мебель постоялого двора была сожжена во время осады, не было ни одной кровати, все спали прямо на полу. Маршал и мои товарищи тут же сложили свои шинели, из них сделали для меня ложе. Доктор осмотрел мою рану и обнаружил, что пуля должна быть плоской, потому что она прошла между рёбрами, не повредив их, что обязательно произошло бы, будь пуля обычной.

Чтобы найти пулю, Ассаланьи ввёл в рану зонд… и ничего не нашёл! Лицо его стало озабоченным. Он видел, что я испытываю сильнейшую боль в пояснице, кладёт меня на живот и осматривает спину… Едва он притронулся к месту, где рёбра примыкают к спинному хребту, я не смог сдержать крик: пуля была там! Ассаланьи берёт скальпель, делает большой надрез, видит металлический предмет между рёбер и хочет его вытащить пинцетом. Ему это не удаётся, поскольку меня сотрясают судороги. Тогда один из моих товарищей садится мне на плечи, другой на ноги, и доктор извлекает наконец свинцовую пулю очень большого калибра, которой фанатичные испанцы придали форму небольшого экю, сплющив её молотком. На каждой стороне был выгравирован крест, а зазубрины вокруг делали эту пулю похожей на шестерёнку от часов. Вот из-за этих зубчиков, впившихся в мускулы, её и было трудно вытащить. Такую сплющенную пулю большого диаметра можно было выпустить только из большого мушкетона. Попав ребром, она сработала как режущий инструмент, прошла между рёбрами, обогнула лёгкие и вышла, по счастью сохранив ещё достаточно силы, чтобы пройти сквозь мышечную ткань спины.

Маршал хотел сообщить императору, с каким фанатичным ожесточением защищались жители Сарагосы, и передать ему пулю, вытащенную из моего тела. Наполеон осмотрел её и передал моей матери, сообщив ей, что я буду произведён в начальники эскадрона.

Доктор Ассаланьи был одним из лучших хирургов своего времени, благодаря его заботам моя рана, которая могла бы быть смертельной, заживала довольно быстро. У маршала была складная походная кровать, которую он возил с собой повсюду. Он был так добр, что дал мне матрас и простыни, мой чемодан служил мне подушкой, шинель — одеялом. Несмотря на это, я очень страдал. В моей комнате не было ни окон, ни дверей, ветер и даже дождь легко проникали в неё через щели. Добавьте к этому, что на первом этаже располагался госпиталь, подо мной было много раненых, и их стоны усиливали мои страдания. До меня доходил тошнотворный запах больничных палат. Вокруг штаба было установлено более двух сотен маркитантских лавок, а рядом раскинулся лагерь, откуда доносились песни, крики, постоянная барабанная дробь, и всю эту симфонию звуков дополнял адский шум канонады многих орудий, день и ночь стреляющих по городу… Спать я не мог. В таком состоянии я провёл две недели. Наконец мой сильный организм победил, и я смог подняться.

Климат в Арагоне очень мягкий, я пользовался этим для небольших прогулок, которые я совершал, опёршись на руку моего доброго доктора Ассаланьи или моего друга де Вири. Но, как правило, они были очень заняты и не могли уделить мне достаточно времени, и я много скучал. Однажды мой слуга пришёл объявить мне, что один старый гусар со слезами на глазах просит провести его ко мне. Можете себе представить — это был мой бывший наставник, сержант Пертеле, чей полк только что прибыл в Испанию. Узнав, что я ранен, он тут же пришёл повидаться со мной. Мне было очень приятно встретиться с этим славным человеком, я принял его прекрасно. Потом он часто навещал меня, развлекал нескончаемыми историями и давал разные советы, считая, что они будут мне полезны. Моё выздоровление шло быстро, и к 15 марта я уже был почти здоров, хотя ещё очень слаб.

Смерть косила жителей и солдат гарнизона Сарагосы. Уже больше трети защитников погибло от тифа, голода, взрывов, огня, но остальные и не думали сдаваться, хотя самые значительные укрепления были уже взяты, а большая часть города разрушена взрывами. Монахи убедили этих несчастных, что французы их всех перережут, и никто не осмеливался покидать крепость. Но, с одной стороны, случай и, с другой, милосердие маршала Ланна положили конец этой знаменитой осаде.

20 марта французы взяли приступом женский монастырь и нашли там не только монахинь, но более трёхсот женщин разных сословий, укрывшихся в церкви. К ним отнеслись с почтением и привели к маршалу. Эти несчастные провели в окружении много дней. Не получая продовольствия из города, они умирали от голода. Добросердечный маршал Ланн сам отвёл их к нашему лагерю, там созвал всех маркитантов и велел принести этим женщинам еды, взявшись сам всё оплатить. Великодушие маршала на этом не кончилось. Он приказал отвести захваченных женщин обратно в город. При их возвращении защитники Сарагосы, которые следили за происходящими событиями с крыш и колоколен, бросились к ним и услышали рассказ об их приключениях. Все женщины хвалили маршала и французских солдат. С этого момента ожесточённое сопротивление осаждённых пошло на убыль, начались переговоры о сдаче, и в тот же вечер Сарагоса капитулировала.

Маршал Ланн, опасаясь, что в городе могут найтись фанатики, которые убьют Фуэнтеса Пиньятелли, потребовал выдать его живым. Несчастного привёл тюремщик со зверским лицом, который мучил его во время долгого заключения, а теперь нагло, с пистолетами на поясе, довёл его до комнаты маршала и заявил, что хочет получить расписку из рук командующего французской армии. Маршал велел выставить его за дверь, но этот человек не хотел уходить без расписки, и нетерпеливый Лабедуайер спустил его с лестницы пинками в зад. На князя Пиньятелли было тяжело смотреть, настолько он настрадался во время своего заключения! Его била лихорадка, но не было ни одной кровати, чтобы его уложить, я ведь уже говорил, что маршал размещался в совершенно пустом доме, зато рядом с местом военных действий. Менее добросовестный генерал Жюно жил в богатом монастыре больше чем в 1 лье от города. Он жил на широкую ногу и предложил князю своё гостеприимство, на что тот согласился. Это стало роковым для него, так как Жюно в честь этого закатил такую пирушку, что желудок князя, испорченный тюремной едой, не выдержал резкого перехода, и князь Пиньятелли умер в тот момент, когда он так радовался свободе! Он оставил более 900 тысяч франков одному дальнему родственнику, у которого до этого почти ничего не было.

При капитуляции принято оставлять офицерам шпаги. Так и поступили со всеми военными