Дом Ветра (СИ) - Савански Анна

— А мне тридцать четыре, и особого признания нет, — заключил он. — Кем ты хочешь стать?

— Художницей, — пролепетала Флер, видя, как он сохраняет расстояние между ними.

— Тогда зачем тебе все это? — в вопросе она не слышала ни раздражения, ни возмущения.

— Мне надо самой все понять, я люблю рисовать натюрморты или природу, немного авангарда, как у мамы, — Флер не замечала, как простыня соскользнула у нее с груди. — Вообще-то ты видел мои работы...

— Когда? — он повернулся.

— У моей сестры на твоей выставке, — Флер еле скрывала свою торжествующую улыбку.

— У Джулии? — Флер кивнула. — Ах, да, вспомнил, — еще бы не вспомнить, его еще тогда пронзила, как клинок, мысль, что он хочет ее видеть в своей постели, запечатлеть все, скрытое в ней.

— Может, внизу нарисовать павлина или вообще каких-либо птиц? — предложила она, соскальзывая с дивана.

— Мне нужна натура, — Ришар отмахивался.

— Зато это умею делать я, — патетично заявила она.

— Ты испортишь мне рисунок! — Флер решила не сдаваться.

— Нет, не испорчу.

За неделю она нарисовала ему райских пташек, птиц-лир, павлинов, порхающих колибри у своих ног. Ришар был поражен, его полотно, несмотря на то, что все еще оставалось черно-белым, заиграло новым смыслом, приобрело какую-то яркость. Флер все время находила предлоги, сбегала из дома к художнику, находила отговорки для Джулии и Елены.

Она пребывала в своем нарисованном мире, не видя очевидное, не видя, что происходящее между ней и Ришаром не такое, как в ее мечтах. Но она была юной, наивной девчонкой и, конечно, ничего не понимала в отношениях, не понимала, что, сближаясь с ним, меняет свое будущее до неузнаваемости. Флер нисколько не стеснялась раздеваться перед Полански, обнажать часть души, показывать свое мастерство. Она считала все это необходимым, как воздух.

Сам Ришар все это видел, но не мог побороть в себе искушение сделать очередную натурщицу очередной любовницей. Их было сорок девять: сорок девять полотен, сорок девять любовниц. Флер должна стать пятидесятой. Искушение было слишком велико, когда он смотрел на ее тело, на эти холодные глаза, золотые волосы и длинные ноги, он хотел ее.

И с каждым днем все было сложнее. Почему-то с другими все было по-другому, уже на третий-четвертый день работы натурщица оказывалась в его постели и оставалась любовницей до конца работы. Помимо Флер, он рисовал еще двух, и одна из них, восхитительная брюнетка, а вторая, прекрасная сирийка, принадлежали ему, удовлетворяя все низменные потребности.

Ришар с кистью в руках подошел к Флер и, погладив по щеке, стащил ее с пьедестала, уложив на деревянный пол. Ришар поцеловал ее в губы так пылко, что Флер чуть не задохнулась. Он целовал ее, как зверь, жаждущий добычи. Его теплые губы мелькали на ее теле, его пальцы сжимали ее грудь, нежную плоть, от его настойчивого пальца у нее внутри сжималось все от нахлынувшего удовольствия.

Флер нисколько не пыталась его оттолкнуть от себя, она еще сильнее прижималась, в немом движении прося облегчения. Он быстро скинул с себя всю одежду, его горячая плоть скользнула в нее, Флер вскрикнула от боли, но Ришар этого не замечал. Сначала он двигался степенно, а потом все сильнее и сильнее, Флер почувствовала, как какое-то приятное чувство накрывает ее.

— О, Флер, прости меня, — он прижал ее к себе, слушая, как она учащенно дышит.

— Все прекрасно, — прошептала она.

— Но ты... я бесчувственное животное...

— Все хорошо.

Она стала его очередной победой, но откуда все это ей было знать? Она стала любовницей, но не возлюбленной, она утешала себя, что когда-нибудь он скажет ей, что любит ее. Она не видела ничего, любовь и страсть застилали ей глаза, для нее, кроме Ришара, ничего не существовало. Он закончил эту картину, начал писать еще один ее портрет, при этом имея еще пару знойных подружек. Флер не видела ничего, она была слепа и глупа от любви. В его объятьях она вкушала страсть, каждый вечер он преподносил ей это блюдо, приправленное умением любовника. Ришар стал наваждением, проклятием, любовью и мученьем, ибо в жизнь Флер Фокс вернулся еще один персонаж...

***

Дни пролетали, как стайка птиц, направлявшаяся на юг, будни сменялись выходными, легкие горести — ощущением покоя. В то лето наша история еще была прежней, но точно неведомый механизм, запущенный судьбой, повернул нашу историю на новую дорогу. Сейчас английский сад цвел яркими красками, наполняя воздух новыми ароматами, сплетая стебельки в сложные композиции, даже не зная, во что это вырастет. А пока молодые бутоны распускались на полотне жизни и не догадывались, какие семена упадут в почву, из которых вырастет будущее. Завтрашний день всегда был туманный и всегда не предопределенный, казалось, что конца их грезам уже не будет никогда, но жизнь — она другая: то черная, то белая...

В то лето жизнь Елены Саттон совсем изменилась. После того, как Том поругался с Эрнстом и Ксантией, они обрели покой. Елена усердно работала, как и Том, ожидая всходов их работы. Она все эти годы ждала, когда сможет подарить Тому ребенка. Она прониклась к маленькому Николасу, искренне его полюбив. Вера тоже привязалась к мальчишке, но ожидала собственных внуков. Елене исполнилось двадцать шесть, у ее всех подруг уже были дети. Когда в мае она дрожала от страха и неопределенности в кабинете Энди и когда подруга объявила, что она ждет ребенка, то ее охватил неописуемый восторг. В тот день она примчалась в галерею, радостно сообщая эту новость Джулии, которая желала лишь счастья и заказала торт, чтобы отметить радостное событие. У Елены будто появились крылья, она могла летать и парить. В ней теплилась жизнь. У них с Томом будет ребенок...

Они были счастливы в то лето, и Елена, ждавшая в январе роды, все так же с пылом и рвением работала, открывая новые таланты Лондону. Город отвечал взаимностью, он любил их, дарил счастье и надежду, что завтра все будет еще лучше, чем сегодня. Жизнь слишком сложна, но и слишком прекрасна. Ведь она дана для того, чтобы пройти все пути, не сбив ноги в кровь, познав истину, прикоснувшись к небу, вкусив любви и греха, но при этом не потеряв себя и, самое главное, свои сердце и душу. В то лето наши герои были счастливы, проводя время в Грин-Хилле или же в Аллен-Холле, принимая дары вечной природы, наслаждаясь каждым мгновением времени. Ветер менялся, и вскоре их жизнь перестанет быть прежней.

В двадцать восемь лет Энди стала заведующей целым гинекологическим отделением, потеснив с поста Грейс Шадон. Энди все обожали в госпитале, ее мягкий, но в то же время жесткий характер покорял даже злопыхателей, ее умение, тонкое видение вызывали только уважение среди коллег. Ни для кого не было секретом, что через восемь лет ее отцу исполниться шестьдесят пять лет и что он должен будет покинуть свой высокий пост. И тогда начнутся склоки, Артур и Джейсон станут простыми рядовыми врачам, и их место займет кто-то другой. Энди все никак не могла отговорить Аврору от профессии врача, Шон же только посмеивался, считая, что четырнадцатилетняя девушка слишком много мечтает.

Отец Шона недавно умер, и его мать предложила молодой семье переехать, как графу и графине Данви. Но Энди было очень комфортно в доме Рамсея и Джорджины, она продолжала пополнять его библиотеку новыми медицинскими томами, наверное, Рамсей гордился бы ею и Элеонорой, они ведь единственные женщины, кто выбрал стезю врача. Нэлли будет превосходным психологом, жаль, что Роберт выбрал стезю управленца, может, их дети продолжат династию? Как только Энди пришла к этой мысли, она решила помочь Авроре в ее мечтаниях, ведь из нее и вправду получится превосходный врач, с ее-то рвением ей только вершины покорять. Конечно, в их госпитале все уже злобно говорили, что скоро он станет лишь для семейки Йорков и их друзей, но разве это могло остановить талантливых людей?

В то лето Джастин Трейндж наслаждался этими ускользающими мгновениями зелени, жары и красок. Он радовался, когда в прошлом году победили консерваторы: лейбористы своими мягкими мерами и так загнали Англию в пропасть, из которой ей придется вылезать несколько десятилетий. Но и Черчилля он не понимал — зачем эта возня с союзом и хождение на задних лапках перед США — бывшая колония слишком многое о себе возомнила. Де Голль итак косо смотрел на них, презрительно называя Англию «пуделем Штатов».