Том 12. Преображение России - Сергей Сергеев-Ценский

Тут официант принес на большом подносе обед для Ливенцева, и мысли профессора-математика приняли другое направление. Наливая себе в тарелку суп, он укоризненно заговорил, ни к кому не обращаясь:

— Как же это все-таки заставляете вы меня в такой исключительный день так прозаически питаться ради питания! Это нехорошо, товарищи. Это совершенно излишний пуританизм.

— Николай Иванович, — строго обратилась к нему Елена Ивановна.

— Что, Еля? Чем же я вас обеспокоил? — улыбнулся Ливенцев, впрочем не без грустной складки в углах губ. — Вы, кажется, приняли всерьез мою шутку? Нет, напрасно волнуетесь, я признал силу вашего внушения. Не удивляйтесь, что я этого психиатра зову Елей, — обратился он к Матийцеву, Лене и Тане. — Я познакомился с ней еще в пятнадцатом году в Севастополе. Тогда она была совсем еще девочкой, но носила уже красный крест сестры милосердия, а зимой шестнадцатого года, когда я, прапорщик запаса, был ранен в грудь навылет пулей своего же полкового командира, причем генштабиста, — я назвал его палачом за расстрел пятерых солдат моей роты в Галиции, — я увидел ту же Елю уже там, на фронте. Я сидел тогда в санях, — меня отправляли с фельдшером в тыловой госпиталь. В метель сани остановились около какого-то питательного пункта, и оттуда вышла вдруг, кто же? Она, Еля, со стаканом горячего чая для меня. И представьте, она меня тогда не узнала. Она сказала, что очень много видела офицеров и всех не в состоянии вспомнить. Но тогда я не обиделся на нее за это, нет! Я ее понял. Однако этот момент остался в моей памяти одним из самых светлых в моей жизни…

Глава третья

Так как Матийцеву как хозяину нужно было занимать гостей, он обратился к Лене:

— Вчера, Леонид Михайлович, мы с вами говорили о многом, только не о вашей работе по части кокса, не расскажете ли нам, а?

— Ну вот, рассказать! Разве это так для вас интересно слушать о поведении углей при коксовании? — усмехнулся Леня.

— О поведении углей? — повторил и поднял на него округлившиеся глаза Ливенцев. — Поведение и успехи углей? Любопытно.

— Вы сказали, между прочим, совершенно точно: поведение и успехи углей… Успехи в смысле способности их в той или иной шихте, то есть смеси, давать вполне качественный, то есть деловой, кокс, — начал увлекаться Леня.

— Значит, кокс — это ваш конек, — так надо полагать, — спросил Ливенцев, — и вы просвещаете эту темную массу?

— Именно я и занят просвещением темной массы углей, — продолжал Леня. — Я пробуждаю скрытые в них способности коксоваться, и это при общей убежденности некоторых специалистов, что они безнадежны, что они тупицы, олухи, что годятся они только для паровозной топки, а не для такого умного дела, как преображение в копи, освобождение из своей толщи при этом многих ценных газов, а также смолы — пека.

— Но вам, лично вам, — обратился к Матийцеву Леня, — быть может, известно, что нежелание коксоваться свойственно огромному большинству наших углей и несвойственно ни американским, например, ни английским, ни германским, — это зависит и от возраста их и от качества, — от большого количества в них серы, золы и прочего. Отсюда вывод: наши угли, чтобы они хорошо коксовались, надо обогащать, а это — сложный процесс, очень удорожающий кокс. Подобрать же шихту, — смесь углей, — так, чтобы они не только коксовались, но и давали бы безупречный кокс, — это делалось и раньше, но ощупью, вслепую, без ясного представления, почему это так выходит…

— А вы, значит, что же?

— А я, — ответил Ливенцеву Леня, — подвел под практику вполне проверенную лабораторным опытом теорию, и теперь это делается уже не вслепую, и шихта из наших углей носит теперь повсеместно у нас — и в Донбассе, и в Кузбассе, и в Кемерове, и в Казахстане — мое имя и приобрела известность также и за границей.

— Очень хорошо! Очень хорошо! — восхитился Ливенцев. — И искренне вам говорю, я очень рад, что вижу вас сегодня, спасибо и вам, Еля, что меня пригласили сюда! Но вот «поведение» углей, что это, собственно, значит? Меня интересует, просто ли это словечко, брошенное вами в чисто переносном смысле, или…

— Нет, это — термин вполне научный, — перебил его Леня. — Каждый сорт угля пишет нам в нашем аппарате, при помощи иглы, что именно он собою представляет. При нагревании пробного угля в аппарате игла вычерчивает на особой пластинке кривую (Леня показал это пальцем в воздухе) того или иного рисунка, и мы видим, что это за уголь: жирный он или тощий, — и к какой марке углей он относится. Все шахты, какие есть в Советском Союзе, присылают к нам свой уголь на пробу, и для каждого коксового завода, где бы он ни был, наша лаборатория подбирала безошибочно шихту.

— Могу подтвердить вам это, — обратился к Ливенцеву Матийцев. — Я имел дело с Леонидом Михайловичем в бытность мою директором одного комбината. Каюсь, я ему не доверял тогда, думал: парень слишком молод для серьезных дел! Но он блестяще доказал мне, что я ошибался.

— Хорошо, — просвещение углей, — заговорил Худолей, обращаясь к Лене. — Но раз вы уже просветили их, — пользуясь вашей терминологией, то ваша дальнейшая работа, работа в Академии наук, в чем же она заключается?

— Просвещение кокса, — быстро ответил Леня, не улыбнувшись.

— «Просве-щение кокса», — это уж и мне, горному инженеру, все-таки непонятно, — сказал Матийцев.

— И мне, тоже горняку, — поддержал его Худолей.

— Видите ли, кокс, — начал объяснять Леня, — он, как вам известно, имеет трещины. Это всеми признавалось за его неотъемлемое свойство, но мы вот с женой, — прикоснулся Леня широкой своей ладонью к плечу Тани, — а также и с другими сотрудниками поставили к решению вопрос: «А нельзя ли нам получить такой кокс, чтобы в нем совсем не было трещин, что весьма неудобно во многих смыслах?» Технический вопрос, конечно, очень существенный, и вот теперь… Мы почти вплотную подошли к его решению… Точнее говоря, мы уже решили этот вопрос, — кокс без малейших трещин лабораторным путем мы уже получаем, — да еще и какой плотности у нас выходит кокс! Пробовали бить по куску такого кокса пудовым молотом, и он — как миленький, — ни мур-мур!

И только теперь, когда сказал «ни мур-мур», лицо его расплылось в широкую улыбку, причем совершенно спрятались глаза.

— Вот так фокус! — воскликнул Ливенцев и даже есть перестал. — Но позвольте, позвольте, Леонид Михайлович! Кокс я представляю ведь… Он легкий, он действительно трещиноватый, — упадет кусок кокса с высокого места на камень, должен рассыпаться, кажется, ведь так? А то, что у вас получилось, это уже не кокс, а что-то другое, раз его обухом не расшибешь, — не так ли?

— Нет, не так, — серьезно уже ответил Леня. — Кокс остался коксом. Только он нами спрессован под большим давлением, расплавлен, пропущен через трубы, и мощность его при процессе выплавки металла в несколько раз выше по сравнению со старым коксом. Но самое важное в нашей работе то, что для производства кокса не нужно будет таких громадных зданий, как теперь; это совершенно лишнее, раз кокс станет протекать по трубам, а технический термин «коксовый пирог» из обихода коксовиков исчезнет навеки. И никаких больше у инженеров опасений, что он «не пойдет», что коксовая печь забурится, выйдет из строя и тем самым сорвет план выплавки чугуна, никакой аварии вообще не будет и быть больше не может. Процесс образования кокса на вполне научных началах нами освоен и может быть выпущен из нашей лаборатории сначала, конечно, на пробный заводик, игрушечный, так сказать макетный, а затем… затем, после признания нашего новаторства технической комиссией, новые коксовые заводы могли бы уже строить в соответствии с этим игрушечным один за другим, в порядке постепенности, не вытесняя, конечно, старые заводы, а только заменяя их, когда они выйдут из строя.

Тут Леня как бы запнулся, но за него энергично докончил Матийцев:

— Строить новые рядом со старыми!

— Ка-ков? — поглядел на Худолея Ливенцев, кивнув перед тем на Леню. — Вот он, настоящий советский ученый, не с отвлеченностями, не с абстракциями имеющий дело, как я грешный, а с тем, что нужно для жизни. Помнится, один писатель сказал, что в паре и электричестве гораздо больше любви к ближним, чем во всех книгах известнейших гуманистов… Можете добавить, Леонид Михайлыч, что и в коксе тоже. Ведь ваша идея, она как? Увеличит, я думаю, у нас выплавку металла?

— Несомненно. К тому мы и стремились. А иначе зачем же нам было бы и огород городить, — ответил Леня.

— Ну вот, — это ясно! А чем больше железа и стали, тем больше машин, а чем больше машин, тем легче людям, а чем легче станет жить людям, тем, значит, больше проявлено к ним любви! — Тут Ливенцев оглядел Леню и добавил для него неожиданно: — Вам никому не приходилось выбивать зубов?