Амелия - Генри Филдинг

– Моя жена, я почти уверен, никуда завтра вечером не собиралась, так что я могу, мне кажется, ответить согласием и за нее. Не сомневаюсь, что она не откажет мистеру Тренту, о чем бы он ее не попросил.

Немного погодя Трент уговорил Бута отправиться с ним на прогулку в Парк. Поскольку мало кто мог состязаться с Трентом в любви к бутылке, он предложил вскоре заглянуть в таверну «Королевский герб», куда, хотя и против желания, пришлось пойти вместе с ним и Буту. Трент не отставал от него с уговорами, а Бут считал себя не вправе отказать в подобной просьбе человеку, который только что поступил с ним так великодушно.

Однако едва они вошли в таверну, Бут тотчас вспомнил о своем вчерашнем безрассудном поведении. Он написал потому короткую записку жене, в которой просил не ожидать его к ужину, и, дабы успокоить ее, клятвенно обещал ни в коем случае не играть в карты.

Беседа за первой бутылкой не заключала в себе ничего примечательного, когда же они откупорили вторую, Бут, которого оброненные Трентом намеки вызвали на откровенность, чистосердечно поведал ему о своем бедственном положении и признался, что он уже почти отчаялся поправить свои дела.

– Моей главной надеждой, – пояснил он, – было участие во мне полковника Джеймса, но теперь я с ней расстался.

– И очень мудро поступили, – заметил Трент. – Относительно доброго к вам расположения полковника я ничего не могу сказать. Он, весьма возможно, искренно к вам благоволит, однако же сомневаюсь, чтобы он действительно принимал в вас участие, как он это изображает. Ему приходится просить за стольких родственников, что он едва ли станет одновременно хлопотать еще о ком-нибудь. Но, если не ошибаюсь, у вас есть куда более влиятельный друг, нежели полковник, и притом человек, который не только может, но и хочет вам услужить. Не далее как два дня тому назад я обедал у него и, признаюсь, мне никогда еще не доводилось слышать, чтобы о ком-нибудь отзывались с большей доброжелательностью и сердечностью, чем он о вас. Впрочем, я ничуть не сомневаюсь, что вы знаете, кого я имею в виду.

– Клянусь честью, что я не только не знаю, о ком идет речь, – ответил Бут, – но даже и не предполагал, что у меня есть на свете такой друг.

– Тогда я очень рад тому, что имею удовольствие вам об этом сообщить! – воскликнул Трент, после чего он назвал имя благородного вельможи, весьма часто упоминавшегося в этой истории.

Услышав это имя, Бут вздрогнул и побледнел.

– Я прощаю вам, дорогой Трент, – проговорил он, – что вы упомянули при мне это имя, – ведь вы не знаете всего, что между нами произошло.

– Не имею ни малейшего понятия, – отозвался Тренд, – но только уверен, что если до позавчерашнего дня между вами и произошла какая-нибудь ссора, то он со своей стороны уже все вам простил.

– К черту его прощение! – вскричал Бут. – Мне, вероятно, следует краснеть, при мысли о том, что я ему простил.

– Право, вы меня удивляете, – произнес Тренд. – Прошу вас, объясните, в чем тут дело?

– А в том, дорогой Трент, – произнес Бут чрезвычайно веским тоном, – что он хотел нанести мне удар в самое чувствительное место. Не знаю, как вам об этом сказать; одним словом, он хотел меня опозорить, избрав предметом своих домогательств мою жену.

– Не может быть, чтобы вы говорили об этом всерьез, но если вы на этом настаиваете, то, прошу прощения, я считаю, что это исключено.

– Конечно, – воскликнул Бут, – я слишком высокого мнения о своей жене, чтобы допустить даже возможность для него добиться успеха; но его намерения оказать мне подобную услугу – этого вы, я полагаю, не исключаете?

– Еще бы, ни в малейшей мере, – согласился Трент. – Миссис Бут очень уж хороша собой и, если бы мне выпала честь быть ее мужем, право, я не был бы в обиде на любого мужчину за то, что она ему нравится.

– Но вы бы рассердились на мужчину, пускающегося на всякого рода уловки и ухищрения, только бы соблазнить ее, и притом под видом самого дружеского к вам расположения.

– Никоим образом, – откликнулся Трент. – Такова уж человеческая природа.

– Возможно, что и такова, – ответил Бут, – но тогда это уже природа развращенная, лишенная всего, что есть в ней самого лучшего – своей привлекательности и достоинства – и низведенная до уровня последней гнусной твари.

– Видите ли, Бут, мне бы не хотелось быть превратно понятым. Я полагаю, что, разговаривая с вами, я имею дело с человеком здравомыслящим и моим соотечественником, а не обитателем страны, где живут одни святые. Если вы и в самом деле о милорде такого мнения, какое сейчас изволили высказать, вам представляется наилучшая возможность обвести его вокруг пальца – любой человек может об этом только мечтать: вы оставите его в дураках и в то же время поправите свои дела. Я ведь вовсе не утверждаю, что ваши подозрения насчет милорда лишены всякого основания, потому что из всех известных мне мужчин другого такого охотника обманывать женщин не сыщется, хотя ему, как мне кажется, очень редко удается добиться своего. Я уверен, что такого рода подозрения нисколько его не заботят. Поэтому, если вы будете вести себя благоразумно, я ручаюсь вам, что вы сумеете устроить свои дела без малейшего ущерба для добродетели миссис Бут.

– Я что-то вас не понимаю, сударь, – проговорил Бут.

– Ну, что ж, если вы не хотите меня понять, – воскликнул Трент, – тогда я в этом деле пас. Ведь я старался только о вашей же пользе, и мне казалось, что я вас лучше знаю.

В ответ Бут попросил его объяснить, что он имеет в виду:

– Если вы можете указать мне какое-нибудь средство выбраться из затруднительных обстоятельств, о которых я вам рассказал, то не сомневайтесь – я охотно и с благодарностью ими воспользуюсь.

– Вот теперь вы говорите, как мужчина, – отозвался Трент. – Ведь речь-то о чем? Держите свои подозрения при себе. Пусть миссис Бут, – а на ее добродетель, вы, я уверен, можете вполне положиться, посещает себе на здоровье разные общественные места; пусть она ведет себя там с милордом как того требует обычная вежливость и не более; он на это клюнет, я не сомневаюсь. И так, не дав ему добиться желаемой цели, вы добьетесь своей. Я знаю несколько человек, получивших от милорда таким способом все, на что они рассчитывали.

– Весьма сожалею, сударь, – воскликнул Бут, – что среди ваших знакомых есть такие негодяи. Уверяю вас, чем играть такую роль, я скорее предпочел бы снести самый суровый приговор, который может вынести мне судьба.

– Поступайте, как вам угодно, сударь, – сказал Трент, – я лишь взял на себя смелость дать вам дружеский совет. Не кажется ли вам, что вы уж слишком щепетильны?

– Извините меня, сударь, но ни один человек, мне кажется, не может быть чрезмерно щепетильным, когда речь идет о его чести.

– Мне известно немало людей, весьма чувствительных в вопросах чести, – возразил Трент, – которые, тем не менее, заходили в подобного рода делах куда дальше, и ни у кого из них не было для этого столь веского оправдания, как у вас. Вы уж простите меня, Бут, ведь я говорю все это из любви к вам; более того, поделившись со мной своими обстоятельствами, по поводу которых я от души вам сочувствую, вы сами дали мне право на такую откровенность. Вам, конечно, виднее, на кого из друзей полагаться, но только, если вы рассчитываете чего-то добиться одними своими прежними заслугами, то, уверяю вас, вы потерпите неудачу, даже если бы этих самых заслуг у вас было в десять раз больше. И если вы любите свою жену, в чем я нисколько не сомневаюсь, каково же вам тогда видеть, что она нуждается в самом необходимом?

– Я знаю, что нахожусь в крайности, – воскликнул Бут, – но все же и теперь у меня есть одно утешение, с которым я ни за что не расстанусь, – это мое доброе имя. А что касается самых насущных житейских нужд, то лишить нас самого необходимого не так-то просто; да ведь и никому из людей не суждено нуждаться в них слишком долго.

– Клянусь, сударь, я и не подозревал, что вы такой глубокомысленный философ. Поверьте мне, однако, что на расстоянии эти материи выглядят куда менее устрашающими, нежели когда они становятся повседневным уделом. Боюсь, вы тогда обнаружите, что от чести так же мало проку в кулинарном деле, как и, по уверению Шекспира, в лечебном.[343] Да провалиться мне на этом месте, если я не хочу, чтобы милорд был так же неравнодушен к моей жене, как к вашей. И обещаю вам, что я бы вполне положился на ее добродетель, а если бы ему и удалось одержать над ней верх, то в свете нашлось бы немало людей в таком же положении, и это помогло бы мне сохранить лицо.

Между тем собеседники уже почти опорожнили вторую бутылку и Бут, ничего на это не ответив, попросил принести счет. Трент всячески уговаривал его распить еще и третью, но Бут наотрез отказался, и вскоре после этого они расстались, не слишком довольные друг другом. Однако их взаимные неблагоприятные впечатления были, конечно, совершенно различного свойства. Трент заключил, что Бут весьма недалекий малый, а у Бута возникло подозрение, что Трент не очень-то отличается от обычного проходимца.