Вчера-позавчера - Шмуэль-Йосеф Агнон

Что случилось?! В этот самый день пошла мать Шифры получать халуку и услышала резкие слова от раздающего халуку по поводу ее дочери и «того» парня. Ривка слушала слова, позорящие ее, и молчала, ведь она сама дала людям повод, так как приветливо встретила Ицхака. Только вовсе не она ввела Ицхака в дом, а отец ее, вот кто ввел его в дом и приблизил его. Но отец… Большую часть своей жизни он провел за границей и привык иметь дело с самыми разными людьми. Жители Иерусалима, отрешенные от мира… Не всякий человек достоин того, чтобы они знались с ним. Что плохого находят они в Ицхаке? Владыка мира! Кому расскажет она о своих несчастьях и перед кем раскроет свое сердце? Файш лежит как мертвый, а она — хуже вдовы: вдова… муж ее умер, а вдова — жива; а она… и муж ее не жив, и она — не мертва. А отец ее и мать ее — далеко отсюда, на расстоянии езды в несколько дней, и пока придет письмо от них, глаза проглядишь и слезами изойдешь. Заламывает Ривка руки и говорит: «Скажите мне, люди добрые, что мне делать?» Говорят соседки Ривке: «Нас ты спрашиваешь? Спроси свою дочь!» Кричит Ривка в муке: «Владыка мира! Что вы хотите от моей дочери?» Отвечает ей соседка: «Добра ей и добра тебе я хочу, пока парень у нее в руках, поставь им хупу». Отпрянула Ривка назад и опять идет за соседкой, ведь никогда не приходило Ривке в голову, что Ицхак — пара Шифре, а тут приходит… эта женщина и говорит: «Поставь им хупу!»

Часть седьмая

РАДУШИЕ

Слова соседок запали ей в душу. Хотя не в первый раз они говорили так и изо дня в день распускали про них сплетни, задело ее это только сейчас. И когда задело это ее, решила отдалить Ицхака от своего дома. Вела Ривка внутренний диалог с Ицхаком: что сделала тебе моя дочь и что ты хочешь от нее? Неужели такова плата моему отцу за то, что он ввел тебя в наш дом? За что ты позоришь его внучку? Убежден ты, что, если нет тут никого, кроме женщин, ты можешь делать все, что тебе вздумается? Не беспокойся, Файш, твоя дочь — моя дочь, и я не отдам ее кому попало. Не раз в течение дня смотрела Ривка на дочь и как бы говорила ей: если ты не помешаешь мне, так я обещаю тебе, что не случится с тобой ничего дурного.

Ривка вернулась с рынка и увидела, что дома темно. Поставила свои сумки и спросила шепотом: «Ты спишь, Шифра?» Ответила Шифра: «Не сплю». — «Если так, зажжем лампу». Проверила, есть ли в лампе керосин. Зажгла, повесила ее на гвоздь в стене и бросила осторожный взгляд на кровать мужа. Почувствовал ее взгляд рабби Файш и уставился на нее. Взяла она салфетку, и положила ему на грудь, и подала ему ужин. Потом взяла молитвенник и прочитала вечернюю молитву. Помолившись, вернулась к мужу, и перестелила ему постель, и прошептала: «Спокойной ночи», проверяя при этом взглядом, слышал ли он ее пожелание и понял ли ее слова. «А ты, мама? — сказала Шифра. — Ты сегодня ничего не ела?» Сказала Ривка: «Да вот, я ем». Взяла кусочек хлеба с каплей масла. После того как съела и произнесла благословение, прибавила свет в лампе, и принесла корзину с носками, и села за работу.

Сидела она и занималась своим делом, потом подняла голову и сказала: «Письмо от дедушки не пришло». — «Не пришло», — ответила Шифра. Снова сказала Ривка: «Но ведь не может быть, что он не написал нам?» Сказала Шифра: «Конечно, написал, да только письмо не дошло до нас». Сказала Ривка: «Как это понять — не дошло до нас. Если он написал нам, должно было письмо прийти к нам». Сказала Шифра: «В Цфате нет другой почты, кроме турецкой, а про турецкую почту известно, что всякий пославший письмо с ее помощью — все равно что и не посылал». Сказала Ривка: «Но ведь есть здесь люди, получающие письма из Цфата. И мы тоже получали письма из Цфата». Сказала Шифра: «Это было чудо». Сказала Ривка: «Может быть, не дошло наше письмо к дедушке?» Сказала Шифра: «Зачем ты так говоришь?» Сказала Ривка: «Кажется мне, что идут к нам». Покраснела Шифра и промолчала. Прошло немного времени, и не пришел никто. Взглянула Ривка на дверь и сказала: «Не понимаю, что случилось со мной, весь день чудится мне, будто приходят и уходят. Нет, и в самом деле, идут. Кто там пришел?»

Ицхак постучался в дверь и вошел. Подняла Ривка голову в страхе. То, чего она боялась днем, пришло к ней вечером. Подумала Ривка: надо ему сказать что-нибудь. Забыла, что приняла решение отдалить Ицхака, и сказала: «Садись, Ицхак, садись! Что нового в мире? Вижу я, что ты пришел после работы. Ты, верно, не ужинал? — И как только услышала, что он работал весь день у гоя, сказала: — Значит, ты не ел ничего вареного». Пошла к плите приготовить ему еду, и постаралась приготовить ему что-то вкусное, чтобы тот поел с удовольствием.

Слушала Шифра и удивлялась. Что увидела в нем мама, чтобы приблизить так Ицхака? Почувствовала себя Шифра забытой и оставленной. Отец болен, старики живут в Цфате. Не осталось у нее никого, кроме мамы. Теперь мама старается перед Ицхаком. Охватила ее печаль, как будто осталась она одна-одинешенька в мире.

Расстелила Ривка скатерть на столе и стала торопить Ицхака садиться ужинать. Омыл Ицхак руки и с аппетитом принялся за еду. Уже два дня не ел он ничего вареного, а тут горячая пища и добрый взгляд. «Кушай, Ицхак, кушай!» — говорила Ривка ласково, и подбадривала его, чтобы он поел и попил. Покончив с едой и питьем, произнес он благословение. И хотя всегда человек произносит благословение после еды, Ривка удивилась. Уверена была Ривка, что каждый сионист — безбожник, а тут видит, что он произносит благословение.

Лежала там на столе шкатулка для этрога — каждый день вынимает ее Ривка, чтобы заложить ее, и каждый день забывает отнести в заклад. Увидел Ицхак шкатулку и восхитился ее красотой. Сказала Ривка Шифре: «Эту шкатулку подарил мой отец твоему отцу в день его свадьбы». Посмотрела Шифра странным взглядом, как будто странно, что у ее отца и мамы была свадьба. Вздохнула Ривка: «Как была я близка к тому, чтобы заложить эту шкатулку. А если бы заложила ее — вопрос, смогла ли бы я ее потом выкупить. Сколько всего приключилось с нами с того дня, как подарил отец эту шкатулку Файшу. Но среди всех этих бед были и хорошие дни».

Горит лампа на стене, и разноцветная скатерть накинута на край стола. Вбирает в себя серебряная шкатулка свет лампы и цветы, вышитые на скатерти, и изливает это сияние на Ицхака, и на Ривку, и на Шифру. Рабби Файш дремлет, а Ривка сидит и говорит. Многие годы Ривка молчала, теперь выходят слова из ее уст и вместе с ними проходят перед ней прожитые годы. И кажется ей, что годы бедствий тоже не были лишены добра. Подняла Шифра глаза. Произошло что-то в доме, а она не знает, что произошло.

Сказала Ривка Ицхаку: «Ицхак, никогда не рассказывал ты нам, откуда ты приехал, есть ли у тебя отец и мать, братья и сестры?» И, говоря это, поразилась сама себе, что ни разу до этого не пришло ей в голову спросить его. Ответил Ицхак: «Мама моя, мир праху ее, умерла за полтора года до моей алии в Эрец Исраэль, и остался отец вдовцом, несмотря на то что приказала она ему перед смертью, чтобы женился, потому что сироты — маленькие и нуждаются в присмотре. Но отец не женился. Говорил отец: как это приведу я чужую женщину в дом?» Сказала Ривка: «Значит, сирота ты, без матери». И вздохнула, как будто только что он осиротел. Подняла Шифра глаза и посмотрела на Ицхака, как девочка, которая росла в безмятежности и вдруг услышала, что у одного из ее близких кто-то умер. Оглядела она Ицхака и удивилась, что его потеря совсем незаметна, и посмотрела на мать и порадовалась, что та жива и здорова. И вновь почувствовала Шифра, что что-то есть здесь в доме, чего не было раньше. Так же как матери ее, ей было хорошо. С того дня, как заболел муж, не представляла себе Ривка, что способна она отвлечься от мыслей о его болезни. Вспомнила Ривка все, что пришлось ей пережить с тех пор, как заболел рабби Файш, и вспомнила она дни, когда муж был здоров, а также дни, когда она была юной девушкой. Удивилась сама на себя, что за такое короткое время вспомнила так много. Если бы начала рассказывать, не хватило бы ей времени. И, как бы пытаясь убедиться, можно ли все это передать в рассказе, начала рассказ. Если мы перескажем одно за другим, так это было.

Реб Моше-Амрам, отец Ривки, был виноторговцем, и вина его любили повсюду. Господа и госпожи, праведники и хасиды (да не будут первые упомянуты вместе со вторыми) с удовольствием его пили. И он получал за год прибыли больше, чем съедал за три года. А она, Ривка, утешением была, так как она явилась в мир силой молитвы, ведь молились о ней, чтобы пришла она в мир; и усладой души была, так как отдали за нее душу. Когда собралась ее мать рожать, продолжались роды тридцать три часа, и все эти часы не отходил мамин отец от кровати мамы. Не ел, и не пил, и не раздевался, и не ложился спать. В соседней комнате стояли старцы города, и во внутренних комнатах сидели все меламеды города со своими маленькими учениками и читали псалмы, а матери этих детей пошли на кладбище и распростерлись на могилах в молитве. Но Он, Благословенный, хотел большего. И когда понял это дедушка, мамин отец, — пошел в синагогу, и раскрыл шкаф, где лежит свиток Торы, и сказал: «Мою жизнь — вместо ее жизни!» Приняты были его слова, и угодна была его жертва. Ушел он из мира, и родилась Ривка.