Избранное - Лукиан

39. Тот, кто взглянул бы на женщин, когда они только что встали с ночного ложа, решил бы, что они противнее тех тварей, которых и назвать утром — дурная примета.441 Поэтому и запираются они так тщательно дома, чтобы никто из мужчин их не увидел. Толпа старух и служанок, похожих на них самих, обступает их кругом и натирает изысканными притираниями их бедные лица. Вместо того чтобы, смыв чистой струей воды сонное оцепенение, тотчас взяться за какое-нибудь важное дело, женщина разными сочетаниями присыпок делает светлой и блестящей кожу лица; как во время торжественного народного шествия, подходят к ней одна за другой прислужницы, и у каждой что-нибудь в руках: серебряные блюда, кружки, зеркала, целая куча склянок, как в лавке торговцев снадобьями, полные всякой дряни банки, в которых, как сокровища, хранятся зелья для чистки зубов или средства для окраски ресниц.

40. Но больше всего времени и сил тратят они на укладку волос. Одни женщины прибегают к средствам, которые могут сделать их локоны светлыми, словно полуденное солнце: как овечью шерсть, они купают волосы в желтой краске, вынося суровый приговор их естественному цвету. Другие, которые довольствуются черной гривой, тратят все богатства своих супругов: ведь от их волос несутся чуть ли не все ароматы Аравии. Железными орудиями, нагретыми на медленном огне, женщины закручивают в колечки свои локоны; излишек волос спускается до самых бровей, оставляя открытым лишь маленький кусочек лба, или пышными завитками падает сзади до самых плеч.

41. Затем пестрые сандалии затягивают ногу так, что ремни врезаются в тело. Для приличия надевают они тонкотканую одежду, чтобы не казаться совсем обнаженными. Все, что под этой одеждой, более открыто, чем лицо, — кроме безобразно отвисающих грудей, которые женщины всегда стягивают повязками. Зачем распространяться и о других негодных вещах, которые стоят еще дороже? С мочек свисают грузом во много талантов эритрейские камни; запястья рук обвиты змеями — если бы это были настоящие змеи, а не золотые! Диадема обегает вокруг головы, сверкая индийскими камнями, как звездами; на шее висят драгоценные ожерелья, и до самых ступней спускается несчастное золото, закрывая каждый оставшийся обнаженным кусочек голени. А по заслугам было бы железными путами связать им ноги у лодыжек! Потом, заколдовав себе все тело обманчивой привлекательностью поддельной красоты, они румянят бесстыдные щеки, натирая их морской травой, чтобы на бледной и жирной коже заалел пурпурный цветок.

42. А как проводят они время после таких приготовлений? Сразу же уходят из дому, чтобы поклоняться всяким богам, гибельным для мужей (некоторых из них несчастные мужчины не знают даже по имени, — всем этим Колиадам и Генетиллидам, а то и Фригийскую богиню чтят они, совершая шествия в память ее несчастной любви к пастуху.442 Тайные Празднества без мужчин, подозрительные мистерии, которые — почему бы не сказать прямо? — развращают душу. По приходе оттуда, дома — тотчас же долгое умывание и обильная, клянусь Зевсом, еда, и при этом — великое жеманство перед мужчинами. Насытившись при всем своем обжорстве так, что им никакая пища уже в горло не лезет, они кончиками пальцев отщипывают от каждого стоящего перед ними блюда кусочки, все пробуют и при этом рассказывают о своих ночах, проведенных с мужчиной, о постели, полной женской неги, так что каждый, встав с нее, нуждается в немедленном омовении.

43. Таковы признаки их постоянного времяпрепровождения. А если бы кто-нибудь захотел в подробностях узнать и более серьезную правду, тот и в самом деле проклял бы Прометея и произнес слова Менандра:

Не справедливо ль Прометей прикован былК скале Кавказской, как его рисуют все?Он светоч дал — но ничего хорошегоНе дал он больше. Боги величайшие,Из ненависти к вам он женщин вылепил,Нечистых тварей. Женишься ты? Женишься?Так ждут тебя дурные страсти тайные,Любовник, что на брачном ложе нежится,И яд, и зависть — самый злой недуг из всех,Которыми всю жизнь страдает женщина.

Кто же гонится за этими благами? Кому по душе такая несчастная жизнь?

44. Теперь стоит противопоставить женским порокам мужественный образ жизни юноши. Рано встав с одинокого ложа, простою водой смыв с глаз остатки сна и надев священную хламиду, он уходит от отцовского очага и идет, потупившись и не глядя ни на кого из встречных. Провожатые и дядьки следуют за ним пристойной толпою, держа в руках скромные орудия добродетели: не глубоко прорезанные зубьями гребни, пригодные только чтобы приглаживать волосы, и не зеркала — неписаные изображения, точно передающие наши черты; нет, за юношей несут складные таблички, книги, хранящие память о доблести древних деяний, и, если ему нужно идти к учителю музыки, сладкозвучную лиру.

45. Укрепив душу философскими познаниями и насытив разум благами всестороннего образования, юноша совершенствует тело достойными свободного человека упражнениями. Он занят фессалийскими конями, а потом закаляет свою юность, в мирное время изучает военное дело, бросая дротики и пуская стрелы меткою рукой. Потом — умащения палестры; под зноем полуденного солнца покрывается пылью крепнущее тело, и каплями стекает пот трудных состязаний. После этого — недолгое умывание и умеренная трапеза, подкрепляющая юношу для предстоящих вскоре трудов; и снова с ним учителя и записи, в которых намеками или прямо рассказано о делах древности: кто из героев был храбр, кто проявил высокий разум или кто был предан справедливости и умеренности. Такими примерами доблести воспитывается юная и еще податливая душа. Когда же вечер прекратит его труды, юноша умеренно отдает необходимую дань потребностям желудка и, успокоенный дневной усталостью, спит сладким, достойным зависти сном.

46. Так кто же мог бы не влюбиться в такого юношу? Кто настолько слеп, у кого настолько поврежден разум? Как не полюбить его — Гермеса в палестрах в игре на лире Аполлона, конника, не уступающего Кастору? Ведь он, смертный телом, стремится достичь божественной доблести. А по мне, боги небесные, пусть бы вся моя жизнь прошла так, чтобы я сидел против друга и слышал вблизи его милые речи,443 выходил, когда он выходит, и во всяком деле был вместе с ним. Влюбленный хотел бы, конечно, чтоб его возлюбленный, не спотыкаясь и не уклоняясь, прошел через путь к старости, не испытав ни горя, ни завистливой злобы судьбы. Но если уж, по закону человеческой природы, его постигнет болезнь, — я буду болеть вместе с ним, когда он страдает. И если в зимнюю непогоду он выйдет в море, я поплыву вместе с ним. Если насилие тирана наденет на него оковы, я сам себя закую в такое же железо. Всякий, кто ненавидит его, будет мне врагом, и другом будет тот, кто к нему расположен. Если бы я увидел, что на него напали враги или разбойники, я поднял бы против них оружие, хотя бы это было и свыше моих сил. А если бы он умер, не вынес бы жизни и я; как мою последнюю волю, я завещаю тем, кого после него я любил больше всех, чтобы над нами обоими насыпали общий могильный холм и, смешав кости с костями, не разделяли бы нашего безгласного праха.

47. Не моя любовь к тем, кто ее достоин, первой предначертала все это. Нет, дух героев, близкий к богам, установил закон, чтобы эта любовь к друзьям жила до самой их смерти и улетучивалась лишь с последним вздохом. С младенческою возраста соединила Фокида Ореста с Пиладом;444 взяв бога посредником во взаимных чувствах, они как бы в одной ладье проплыли весь жизненный путь: вместе умертвили Клитемнестру, как будто оба были детьми Агамемнона, ими обоими был убит Эгисф. Когда Кары гнали Ореста, еще больше страдал Пилад, и вместе с ним вел он тяжбу, когда Ореста судили. Эту влюбленную дружбу они не ограничили пределами Эллады, а вместе поплыли в самые дальние Скифские края, один — страдая от болезни, другой — заботясь о нем. Когда же ступили они на землю Таврики, тотчас приняла их Эриния, мстящая матереубийцам. Один упал, пораженный обычным припадком безумия, и лежал среди обступивших их варваров, а Пилад,

больному пену с губПолою отирая, от ударовЕго плащом искал загородить.

Он проявил нрав не только любовника, но и отца. Когда же было решено, что один из них останется, чтобы быть убитым, а другой уедет в Микены, чтобы отвезти письмо, каждый хотел остаться вместо другого, думая, что сам будет жить в живом друге. Орест не хочет брать послания, считая, что Пилад достойнее взять его. Поэтому он становится, можно сказать, из любимого любящим:

ЕгоОставить вам на жертву тяжело мне:Ведь я — хозяин бедственной ладьи.

И немного спустя он говорит:

Ты отдашьЕму письмо. Не беспокоим, в АргосОн передаст таблички, и твоиУладятся дела. Меня ж, кто хочет,Пусть убивает.445

48. И так же дело обстоит во всем. Ведь когда эта чистая любовь, вскормленная с детских лет, возмужает и будет донесена до того возраста, в котором человек уже может мыслить разумно, тот, кто был любим, платит ответной любовью, и трудно разобрать, кто же в кого влюблен, ибо привязанность любимого, как зеркало, отражает точное подобие чувства любящего. Зачем же ты порицаешь, как чуждое нашей природе сластолюбие, то, что было определено божественными законами и дошло до нас, передаваясь из поколения в поколение? Охотно приняв этот завет, мы с чистой душой храним его, как святыню. И, согласно изречению мудрецов, действительно счастлив