Войны и кампании Фридриха Великого - Юрий Ненахов

На следующий день русский офицер нашел его в ужасном положении, покрытого ранами, почти истекшего кровью. Клейста немедленно отправили во Франкфурт, где над ним были испробованы все врачебные средства. Но ничто не смогло возвратить его к жизни: он умер 12 августа и был похоронен с большими почестями. Руководители Франкфуртского университета и русские войска сопровождали его гроб до могилы. Один из русских офицеров, видя, что на гробе Клейста нет шпаги, положил свою на крышку, говоря, что такой достойный офицер не может быть похоронен без этого знака отличия.

Беспорядочно бегущие толпы пруссаков могли бы быть окончательно рассеяны энергичным преследованием — имелась возможность отбросить их от переправ через Одер и лишить наиболее удобных путей отступления. Однако силы, выделенные для преследования, были недостаточными — только русская и австрийская легкая конница, а велось оно весьма вяло. Командующий русской легкой конницей генерал Тотлебен[59] преследовал противника на протяжении не более 5 километров от границ поля сражения, а австрийцы, по-видимому, еще менее (к ночи австрийская конница уже вернулась на бивуак). Прусские войска беспрепятственно переправились на левый берег Одера.

Историки полагают урон с русской стороны до 16 тысяч человек убитыми и ранеными (по другим данным, 15 700). Свидетельством тому является факт, что граф Салтыков в донесении своем императрице сказал в оправдание своих значительных потерь: «Что делать! Король прусский дорого продает победы над собой! Ежели мне еще такое же сражение выиграть, то принуждено мне будет одному с посошком в руках несть известие о том в Петербург».

Но все это (по мнению Кони) несправедливо. Русских ранено 10 863, в их числе князь Голицын, князь Любомирский и генерал Олиц. Что же касается убитых, граф Салтыков позднее говорил в своем донесении: «Могу Вашему Императорскому Величеству засвидетельствовать, что если найдется, где победа сия славнее и совершеннее, то, однако ж, ревность и искусство генералов и офицеров, а мужество, храбрость, послушание и единодушие солдатства должны навсегда примером остаться. Что же до урону с нашей стороны принадлежит, то оный гораздо меньше, нежели я сперва сам думать мог. Убитых генерально всех чинов имеем мы только 2614 человек». Войска Лаудона потеряли 2500 солдат и офицеров, таким образом, по официальным данным, союзники лишились примерно 16 тысяч человек убитыми и ранеными.

Добыча русских состояла из 26 знамен, 2 штандартов, 172 пушек и гаубиц (почти все имевшиеся в наличии у пруссаков к началу сражения) и огромного количества полевых снарядов (все артиллерийские обозы прусской армии попали к русским и австрийцам). Кроме того, взято в плен 4555 человек рядовых, 44 офицера и отнято более 10 тысяч ружей, не считая 100 тысяч мушкетных патронов и прочего военного имущества. О масштабах поражения пруссаков и количестве взятых трофеев говорит хотя бы тот факт, что в 1759 году Россия продала Речи Посполитой такое количество прусских трофейных мушкетов, что ими перевооружили всю, правда не очень многочисленную, армию этой страны. Военная добыча была отослана в Познань, пленные — в Восточную Пруссию; при этом, как сообщал в Петербург Салтыков, 243 прусских артиллериста изъявили желание поступить на службу в российскую армию.

Граф Салтыков был награжден за Кунерсдорфскую победу чином генерал-фельдмаршала. По случаю битвы даже отчеканили сразу два вида наградных медалей — едва ли не впервые в России! Одна из них, отливавшаяся из серебра и предназначавшаяся для регулярных войск, имела на аверсе профиль императрицы и девиз «Б. М. Елисаветъ I, Імперат. I I Самод. Всеросс.» На реверсе медали был изображен воин в доспехах, державший в левой руке знамя с двуглавым орлом, а в правой — копье. Слева от фигуры — шпили Франкфурта, справа — фигурки бегущих в панике пруссаков. Поле усеяно брошенными трофеями. Ногой воин опирается на кувшин, из которого бежит струя воды с пояснительной надписью «р. Одер». Сверху и снизу на медали размещен девиз: «Победителю надъ прусаками авг. 1. Д. 1759». Для командиров казачьих полков был вычеканен свой образец медали с несколько отличным дизайном реверса: на нем изображалась различная воинская арматура с такой же надписью.

Кунерсдорфское сражение явилось одной из самых выдающихся побед русской армии XVIII века. Русские войска продемонстрировали во всей мере свои высокие боевые качества и покрыли себя славой. Фридрих II потерпел одно из наиболее тяжелых поражений за всю свою полководческую деятельность.

Оценивая решения и действия Салтыкова в этом сражении, необходимо прежде всего сказать, что он показал себя не только выдающимся полководцем-практиком, что признается рядом авторов. Важным принципиальным моментом и заметным вкладом в развитие военного искусства являлось внесение Салтыковым в традиционную схему линейного порядка нового элемента — сильного общего резерва (хотя, как я говорил выше, несколько импровизированного характера), который в ходе сражения был целесообразно и эффективно использован.

Контрастом явилось отношение к данному вопросу противника Салтыкова — Фридриха II, который в соответствии с принятыми правилами линейной тактики не имел практически никакого резерва. Между тем наличие такового позволило бы ему усилить группу войск правого крыла, атаковавших в обход Большого Шпица с северо-востока (единственное направление, которое в условиях превосходства противника в силах и сильно укрепленной позиции обещало пруссакам успех), и этим, может быть, изменить ход сражения.

Клаузевиц и Дельбрюк считали, что при Кунерсдорфе Фридрих стал жертвой своей тактики: фланговая атака на узком пространстве, невозможность использовать в полной мере конницу, отказ от атаки правого крыла русской армии, откуда Салтыков совершенно спокойно перебрасывал резервы на угрожаемые участки (австрийские полки на правом фланге, кроме погибших на Большом Шпице восьми гренадерских рот и двух гусарских полков, атаковавших пруссаков вместе с Румянцевым, вообще не участвовали в бою) — все это предопределило поражение. Вместе с тем они отмечали умелое использование русскими местности, значительно укрепленной окопами и засеками, а также стойкость русских солдат на склонах Большого Шпица.

В ходе управления сражением Салтыков проявил твердость, хладнокровие и последовательность. Заранее предусмотренный маневр вдоль фронта силами резерва и неатакованной части боевого порядка был осуществлен в достаточной мере планомерно и своевременно. Останавливаясь же на оценке потерь союзной армии, должен сказать, что Кони (вслед за самим Салтыковым) весьма преуменьшает их число. 2614 «убитых генерально всех чинов» не соотносится ни к численности войск, принимавших участие в сражении, ни к его ходу (разгром левого фланга русских, овладение пруссаками Мюльбергом, установка на нем батареи и открытие «губительного продольного огня» по позициям союзников), ни к продолжительности боя (более 19 часов), ни, наконец, к его ожесточенности. В качестве примера можно привести любопытное отличие, которого впоследствии удостоился Апшеронский пехотный полк — красные штиблеты, а затем, с изменением обмундирования, — отвороты на сапогах. Это отличие, как говорилось в приказе, дано полку в знак того, что «во Франфорской баталии полк стоял по колено в крови». Даже под Цорндорфом, где сражение было более кратким по времени, а русские также оборонялись, стоя в укрепленных шанцах, русские потеряли, по разным данным, от 17 до 18,5 тысяч человек — половину всей армии. Не соотносится число показанных русскими убитых (чуть более 2600) к числу ими же «заявленных» раненых (более 10 тысяч).

Наконец, характерно то, что Салтыков сразу после Кунерсдорфа настолько опасался вновь атаковать разбитого и деморализованного Фридриха, что безучастно смотрел, как пруссаки маневрируют и собирают резервы буквально у него под носом. Это сказалось даже на заключительном этапе «франфорской баталии»: как пишет Керсновский, «преследование (кавалерией Румянцева. — Ю. Н.) велось накоротке: у Салтыкова после сражения оставалось не свыше 22–23 тысяч человек (австрийцы Лаудона в счет не могли идти: подчинение их было условное), и он не мог пожать плоды своей блистательной победы».

Один упрек Салтыкову отвести нельзя: преследование действительно было неоправданно слабым. Можно искать причины поведения Тотлебена в сознательном предательстве: Тотлебен позднее (в 1761 году) был изобличен как агент прусского короля. Однако приходится констатировать, что командующий армией не придавал должного внимания преследованию. Что касается вялых действий австрийской конницы, то это было вообще типично для нее, а оказать значительное давление на Лаудона Салтыков не мог.

Преследование не было толком организовано, проводилось с излишней осторожностью, и поэтому конница отнюдь не «совершенно доконала пруссаков», как это смакует Керсновский и иже с ним, а лишь потрепала отставших при общем бегстве противника (об этом говорит и смешное: при полном расстройстве армии противника, число взятых пленных — менее 5000 человек) и вернулась в свое расположение. Плоды битвы действительно были потеряны: тот же «ревнитель русской славы» в своей «Истории русской армии» нехотя провел параллели между Кунерсдорфом и разгромом пруссаков Наполеоном под Йеной и Ауэрштедтом в 1806 году: «Само поражение пруссаков было, пожалуй, не так сильно, как при Кунерсдорфе: все довершило преследование, могущее считаться образцовым в военной истории».