Приключения 1989 - Василий Викторов

— Надо найти тело и машину, — распорядился Левушкин. — Паша погнал за этой сволочью в Победню. По дороге тот, видно, и подкараулил…

Мотя вспомнил свои подозрения и поведал о них Семенцову.

— Да я этих гадов ночью выслеживал, дома приметил, где они прятались, теперь и с хозяев спросим… А конспирация, сам видишь, для чего нужна была… Но на Котина, честно говоря, не думал… Другого подозревал. И влип…

— Сколько было в засаде милиционеров? — перебил Мотя.

— Четверо, — проговорил Семенцов, опустив голову. — Разреши с тобой поехать, самолично взять этого гада Котина!

— Нет, — подумав, ответил Мотя. — Надо тут распорядиться, составить протокол, словом, приступай к исполнению своих обязанностей… А двоих мне надо…

— Возьмите меня, — попросил Машкевич, с уважением глядя на Мотю. — Я так и не поучаствовал!

— А стреляешь хорошо?

— Нормально! — кивнул он.

— Ну, поехали, — согласился Левушкин.

Дорогой он подробно выспрашивал бандита о той договоренности, какая существовала между ним и Ковенчуком. Выходило, что они запаздывали минут на пять. В засаде вместе со Степаном Ковенчуком сидели ещё четверо — остатки банды. Кроме того, у Степана повсюду люди. О них знает он и Косач. Но Косач никуда не ездит, он сидит на месте и разрабатывает планы. Перед последним нападением вышла размолвка. Косач требовал себе половину, но Ковенчук на это не пошел.

Кроме Машкевича, Левушкин взял ещё одного мужичка, глаз которого показался ему хитер и крепок. Засада: будочка из досок — стояла прямо у дороги, и Мотя решил действовать с ходу, с налета, применив излюбленный метод Ковенчука. Другого выхода не было. Ему живым нужен был только Ковенчук.

Трясясь в кабине грузовичка, Мотя вспомнил происшедшие события и похолодел. Ему показалось странным, что он, никогда не бывавший в таких переделках, смог выказать столь решительную отвагу, от каковой даже Семенцов, повидавший всякое, пришел в изумление. Мотя вспомнил его оторопелое лицо и то почтительное уважение, с каким Семенцов говорил с ним. А уж Машкевич…

Мотя вздохнул, посветлел лицом, испытывая гордость за такую свою невиданную смелость, но тут же нахмурился, вспомнив о Тасе, и лютая злость обожгла его сердце. Мотя взглянул на бандита, вцепившегося в баранку, и подумал, что стрелять в Тасю мог и он, этот сосунок с чубчиком, свисающим на лоб, и мутными, застывшими в испуге голубыми глазками. Бандит по всему ещё и не брился. Над тонкой верхней губой белел пушок.

«Ведь при Советской власти уже вырос, гад! — ожесточился Мотя. — Она его обула, одела, светлую дорогу указала, а он ту дорогу испоганил!..»

Мотя от злости даже скрипнул зубами, и бандитский выкормыш испуганно поглядел на него.

— Смотри вперед, сволоч-чь! — сжимая в руке наган, выдавил Мотя. — Родители-то есть?..

— Не, сирота я… — жалостливо прошептал парень.

— А как в банду попал?..

— Заставили…

— Умного не заставишь, а тебе ума, видно, не досталось! — зло усмехнулся Мотя.

— Били много, какой ум? — вздохнул парень.

Мотя вдруг подумал, что немало времени и сил ещё понадобится, дабы выкорчевать эти пережитки буржуазного наследства, и ему, Моте, выпала такая историческая роль. Потом, когда исчезнут с земли все бандиты, внуки вспомнят о нём и скажут: «Вот был настоящий боец революционного класса! Спасибо тебе, Мотя Левушкин!» Мотя даже закивал головой в знак благодарности, точно сейчас ему все эти слова и говорили. Минут через десять показалась будочка. Заметили и грузовичок. Навстречу ей выскочили двое в милицейской форме, замахали руками.

— Они? — спросил Мотя.

— Они, — пробормотал бандит.

Одного Мотя уложил наповал, второго ранил в ногу, и он скатился в кювет. Затрещали выстрелы из домика.

— Пригнись, зараза! — зло проговорил водителю Левушкин, но было уже поздно, шофер замертво упал на баранку. Мотя пригнулся, и холодок скользнул по спине: кто-то из тех двоих в шалаше стрелял отменно. Молчали, не отвечая на выстрелы, и ребята в кузове.

Неудобство будочки, точнее — Мотина удача заключалась в том, что она стояла на открытой местности и до леса выходило метров сто, не меньше.

— Жив кто? — спросил Мотя.

— Приятель Семенцова ранен, — ответил тот, кого Мотя выбрал за хитрецу во взгляде. — В плечо, не страшно…

— Пусть не высовывается, а то ведь жениться собрался… — усмехнулся Левушкин. — Тебя-то как зовут?

— Матвей, — послышался голос.

— Да ну?.. — удивился Мотя. — Меня тоже… Один из них бьет без промаха, — сообщил он. — Трудно будет подступиться…

— До вечера ещё далеко, — ответил Матвей-старший, как сразу же стал величать его про себя Мотя.

— Им-то высидеть легче, а вот я не высижу, — заметил Мотя. — Поэтому надо кончать, — прокручивая барабан и проверяя количество патронов, проговорил Мотя. — Как уж получится насчет того, чтобы живьем?.. Зараза!..

— Ты с кем там? — недоуменно спросил Матвей-старший.

— Да так, сам с собой…

Мотя набил барабан полностью.

— Ну вот что, Матвей-старшой, мне надо, чтобы они себя обнаружили. Понял?..

— Сделаем, — просто ответил Матвей. — Когда треба?..

— Давай сейчас… — Мотя отпустил дверцу, та со скрипом поползла в сторону, открыв щель, в которую Мотя и просунул дуло нагана. Блеснул огонек из будочки, и Мотя тотчас выстрелил. Из будочки послышался стон, прозвучало снова несколько выстрелов уже беспорядочно, наугад, Мотя снова ответил и выкатился из машины.

Но по нему уже не стреляли, это он почувствовал. Значит, попал и во второго. Только вот что с ними? Ранены, убиты? Первый, должно быть, убит А второй?..

Над кабиной всползла кепка Матвея-старшего.

— Лежать! — крикнул Мотя, но кепка по-прежнему маячила. Из будочки не стреляли. Мотя ползком обогнул её. Прислушался. Кто-то тяжело дышал внутри. Дышал совсем рядом, близко, значит, он лежит лицом к двери и ждет, когда кто-нибудь войдет. Он ранен. И тяжело. Мотя подполз к двери, распахнул её. Один за другим громыхнуло несколько выстрелов Потом у стрелявшего кончились патроны, и Мотя выбил наган из рук лежащего.

Не зная Ковенчука в лицо, Мотя сразу понял: это он. Длинное, неправильной формы лицо с тяжелым квадратным подбородком и холодные, уже стекленеющие в предсмертной агонии глаза. Они ещё продолжали гипнотизировать своей жестокой, властной силой. Степан, не таясь, с ненавистью смотрел на Мотю. На животе расползлось кровавое пятно, он прикрывал его рукой, но кровь сочилась сквозь пальцы.

— Где Косач, Ковенчук, и кто наводил тебя из наших? — в упор спросил Мотя.

— Убей! — присвистывая, прошептал Ковенчук. — Пристрели, сволочь! — с яростью проговорил он, и пена выступила на его губах.