Птицы небесные. 3-4 части - Монах Афонский

Един и неизменен Божественный свет по природе Своей, но проявления его многоразличны: им Ты, Боже, упокоеваешь души созерцающих Тебя, как тихая любовь, то действуешь как Божественная сила, то как неизъяснимое движение блаженства, то как небесное откровение тайн Твоих, а иногда приходишь как сверх-мысленное видение славы Божества Твоего. Воспряни, крылатый дух мой, на крыльях благодати в Небеса Богосозерцания! Прочь от земли, где копошатся заклятые враги всякого духовного порядка и закона — нечистые духи, сеющие порочные желания и ядовитые семена греховной сласти в сердца приверженцев их, пьющих отраву гнусного самолюбия и устилающих землю своими могилами. Нет, участь души моей, как всякого, следующего стопами молитвы и созерцания вслед за Тобой, Господи Иисусе, не прах и гниль, нас удушающие, а сияющая беспредельность любви Твоей и Царства Твоего, Боже!

СРЕТЕНИЕ

Ибо так откроется вам свободный вход в вечное Царство Господа нашего и Спасителя Иисуса Христа

Возьми себе в пример, душа моя, как шестикрылые Серафимы закрывают крылами лица свои, взирая на ярчайший Лик Господа нашего, так и ты не устремляйся дерзновенно к Божественным высотам и вышеественным тайнам бытия Божия, но смиренно следуй за Пастырем своим, вводящим тебя в жизнь вечную. Покройте меня, Херувимы, покровом благодатной силы своей, дабы не опалила душа моя слабых крыльев своих, взлетая в сияющие Небеса Премудрого Триединства. Ангелы, хранители мои, окружите трепещущую душу мою со всех сторон и поддержите ее, дабы не преткнулась она, следуя за Пастыреначальником и Ловцом душ человеческих, спасающим от лукавства совратителей. Да смирится до зела сердце мое и в то же самое мгновение, созерцая Тебя, Троица Всеединая, да исполнится благодатной готовности отдать всю себя Животворящему Духу Святому, бесконечной любви Сына Божия и премудрости Отца, сущего на Небесах, Трисиянному Божеству.

Однажды на ночной литургии в праздник Сретения мой ум ушел глубоко внутрь, словно где-то там открылась таинственная узкая дверь, за которой распахнулась необъятная светоносная тишина или невыразимое живое молчание, исполненное Божественного присутствия. Я как раз прочитал Евангелие и стоял у Престола, читая священнические молитвы. Когда я воздел руки и произнес: «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный», у меня перехватило дыхание и в душе разлилась непередаваемая тишина. Там хотелось пребывать вечно, ибо то, что находилось в этом святом безмолвии и душевной глубине, беспрерывно порождало эту вечность, не будучи ею, даже не будучи ничем в этом мире, и в то же самое время ясно и зримо поддерживало ее. Я не терялся там, но являлся совершенно другой сущностью, не имеющей никаких зримых границ или каких бы то ни было представлений о самом себе. Того «меня», каким я себя видел прежде, в этом незримом свете не существовало, но там я пребывал как некая живая, не умирающая, бессмертная данность, живущая единственно Христом и во Христе.

В этом созерцании ум стал в большей части чистым и свободным, подобным голубому небу без каких-либо облаков или теней, собранным и цельным, без всегдашней его упрямой неотвязной рассеянности. Сердце радовалось тому, что теперь Христос стал для него самым родным и близким. Оно не желало расстаться со Сладчайшим Иисусом ни на миг и полностью перестало цепляться за явления, утратив свои эгоистические скрепы, сделалось простым и целиком открытым для благодати, отстранившись от всего мирского, прежде расхищающего его помыслы и мечтания.

Все основы моего существования поменялись местами: то, что прежде я предполагал и считал своей жизнью, обернулось для меня ее отсутствием, ибо носило в себе смерть. А то, что я, по неведению, невнимательности и рассеянности, не замечал, открылось, как высшая истина Божественного бытия, которое щедро делилось со мной своей вечной жизнью, ибо именно оно творило меня новой бессмертной личностью в бессмертном Божественном свете. В непрерывном и блаженном Богоносном пространстве не было необходимости что-то менять или устранять; оно сияло спокойной совершенной красотой, не имеющей пределов. Это не было холодной и отвлеченной красотой, в нем существовала жизнь, которая без-прерывно источала любовь ко всему, что было, есть и будет.

Ум вошел в духовное пространство, не имеющее ни центра, ни края. Глубокое успокоение овладело умом и душой. Литургия остановилась. В храме воцарилось молчание. Во мне раскрывалось пространство за пространством, возрастая в непередаваемой светоносной глубине. Не хотелось ни говорить, ни даже помыслить о чем-либо, кроме одного Возлюбленного Иисуса. Ум затих и словно исчез. Внутри переливалось, словно безбрежное море, нескончаемая любовь, не имеющая никаких пределов. Эта любовь несла в себе молитву и сама была непрерывной молитвой. Там сиял Христос, без какого-либо видимого образа, вкупе со Отцом и Святым Духом, видимые духом настолько нераздельно и цельно, что ничего другого, кроме Них, не существовало.

Потрясенный, я не знал, что мне делать со всем тем, что происходило внутри меня. Только громкое покашливание монахов в храме привело меня в чувство, и я вспомнил, что стою у Престола, залитый слезами, и совершаю литургию. После службы не хотелось уходить из храма святых апостолов Петра и Павла. Ко мне пришло осознание, что происшедшее со мной изменение навсегда преобразило мою жизнь. Даже в келье, когда я сидел в молитве на койке, мне казалось, что служба все еще продолжается; душа как будто навсегда осталась в этой удивительной литургии…

Молитва Иисусова без всяких усилий совершалась внутри так быстро и стремительно, как я не смог бы никогда молиться устами и языком, можно было легко произносить огромное количество молитв с любой скоростью, не рассеиваясь. Изменился и сон: эта молитва не терялась во сне, а потоком благодати непрестанно орошала сердце. Но во мне возникло недоумение: чего еще нужно достигать, если Христос со мной, в моем сердце? Чего еще нужно искать? С этими вопросами через несколько дней я отправился к своему наставнику, монаху Григорию, но келья его оказалась закрытой. Монахи объяснили мне, что старца отвезли на операцию то ли в Салоники, то ли в Афины.

Между тем, отец Пимен сообщил, что здоровье батюшки ухудшается, а посещения его ограничены запретом Святейшего. Это тревожное известие побудило нас с отцом Агафодором выехать в Москву зимой на нашей машине, поскольку на самолет не хватало денег. Мы рассчитывали за несколько суток добраться до столицы. Мой друг предложил ехать и днем, и ночью, останавливаясь на трассе лишь для краткого отдыха. На Украине нас встретил снег, гололедица и… авария. В полночь под Черновцами, на обледеневшей дороге, у какой-то развилки машину резко крутануло винтом и понесло, кружа по дороге, на бетонный столб. «Господи помилуй!» — успел вскрикнуть я. Нас защитил от гибели большой снежный отвал перед столбом. Машина взлетела вверх и с силой ударилась левой стороной о столб. Стало очень тихо. Лишь с диска звучало нежное песнопение: «Иже Херувимы…»

— Оказывается, физически легче умереть, чем духовно родиться, — неожиданно изрек в наступившем молчании отец Агафодор.

— Да уж, — прокряхтел я, выбираясь из автомобиля, который представлял собой жалкое зрелище: с левой стороны разбиты фары и сорваны шины, смят перед.

Красные огни подфарников жалобно мигали. Кругом расстилалась непроглядная морозная ночь. Мела снежная поземка. Далеко где-то мерцали огоньки и доносилось глухой лай собак. Это безвыходное положение разрешилось вдруг очень быстро. Подъехала милиция, остановила проезжавший Камаз и выдернула нашу машину на дорогу.

— М-да, видать, права за деньги купил, отец? — заметил моему другу один из милиционеров.

Все вместе они быстро надели шины, проверили двигатель.

— Вот что, парни, тихонько добирайтесь до Киева, а там вас подремонтируют, — напутствовала нас милиция.

Пожав руки нашим спасителям, опасаясь пунктов ГАИ, где за освещенными стеклами дремали сонные стражи порядка, мы затемно приехали в Киев. Ремонт машины забрал наши последние средства и мы без копейки вскоре очутились в Москве. Монахи на подворье одолжили нам денег и иеромонах Агафодор уехал поездом в Харьков: ему пришло сообщение о болезни отца.

Сестра София, теперь уже инокиня, через свою матушку игуменью устроила мне встречу с отцом Кириллом, за которым в Переделкино ухаживали и ревниво опекали заботливые и старательные монахини. Вместе с Софией к батюшке приехала и благодетельница подворья Елена. Нас провели к духовнику, минуя строгую и неприступную охрану. Наконец я оказался в его келье. Сильно похудевший, с редкими седыми волосами на голове, собранными сзади в пучок, с кроткой мудрой улыбкой он, словно зимнее солнышко, осветил мою душу и обогрел ее любовью: