Время перемен. Предмет и позиция исследователя (сборник) - Юрий Левада

Все это приводит к тому, что впервые в нашей истории возникает проблема реального, не лабораторного, не прожектерского изменения человеческого материала общества. Нужны новые – не по нашим меркам, а по «мировым стандартам», – возможно, просто нормальные люди. Их не надо выдумывать, их достаточно выявить: ведь так называемый новый человек никогда не представлял все многообразие человеческих типов общества или хотя бы существенное их большинство. Он вытеснил с авансцены человека человеческого, нормального, но никогда и нигде не мог его устранить или заменить его полностью.

Уходящая натура?

«Человек советский»: предварительные итоги

Каждая цивилизация создавала не только свой набор государственных институтов, жизненных ценностей и правил поведения, но еще и собственный, характерный только или преимущественно для нее тип человека. Был человек Рима и Китая, Европы Средневековья и Европы Нового времени. В каждом из таких человеческих типов воплощались и концентрировались черты соответствующего времени: человеческая личность – может быть, самый надежный носитель «кода» всего социального устройства и его ценностных ориентиров.

Существовал ли свой тип человека в советской общественной системе? С каким человеческим «материалом» оперировали ее создатели и правители? И какова возможная судьба этого «материала»: насколько историчны и насколько «исконны» его качества? Способны ли они сохраниться после крушения системы? Если да, то не создает ли это возможности ее возрождения?

Нам представилась возможность подвести под анализ этой проблемы некоторую эмпирическую основу. В конце 1989 г. группой сотрудников ВЦИОМа (Всесоюзного – ныне Всероссийского – центра изучения общественного мнения) была разработана программа исследования под условным названием «Советский человек»[459]. 2700 респондентов из различных республик и регионов СССР в ноябре 1989 г. ответили на 100 вопросов специальной анкеты, а на протяжении 1990–1991 гг. некоторые данные проверялись и пополнялись в ходе других опросов.

Социологи в нашей стране не могли изучать феномен «человека советского» в пору его расцвета (с некоторой долей условности ее можно датировать концом 30-х – началом 50-х гг.). Мы застали этот феномен на последней фазе его относительно стабильного существования, когда разворачивающийся общественный кризис уже встряхнул социальную систему, но еще не принял характер катастрофы. Исследователям довелось рассматривать человеческий (антропологический) итог 70-летнего развития той структуры, которая составляла советское общество.

Ситуация глубокого общественного разлома, кризиса всех основных общественных институтов всегда создает поистине уникальные возможности для рассмотрения тех компонентов и механизмов социального устройства, которые в обычных условиях глубоко скрыты и незаметны. Это вполне относится и к краеугольному камню такого сооружения – человеку.

Для социолога, изучающего общество, его человеческий «материал» прежде всего предстает в качестве распределения (набора, многообразия) определенных человеческих типов. В любом сложном современном обществе (в отличие от примитивных форм социальности – рода, племени) наличествует широкий спектр человеческих качеств и особенностей, и общества отличаются друг от друга тем, насколько распространены такие качества в тех или иных группах, какую роль они могут играть. Конечно, общество не только отбирает, так сказать, из «готового» человеческого материала наиболее подходящие для себя человеческие типы, но и направленным образом их формирует. Это не обязательно происходит сознательно, по чьему-то замыслу и желанию: решающая роль принадлежит «обстоятельствам», сложному сочетанию жизненных, педагогических и пропагандистских воздействии. Поскольку мы имеем дело с социальным продуктом относительно «быстрого» формирования все же только десятилетия, а не века существования «человека советского», можно полагать, что перед нами прежде всего результат определенного распределения человеческих типов – доминирующей роли одних и подчиненности, малозначимости других. Инструментарий массового социологического опроса поэтому достаточно эффективен.

«Государственный» человек?

Согласно довольно устойчивому представлению о русском, а потом и о советском человеке, его характерной чертой служит отношение к государству, а точнее, даже – осознание своей государственной принадлежности.

Кем вы себя считаете с гордостью?

(в процентах от числа опрошенных)

(Менее распространенные ответы не приводятся.)

Как видим, прямая позитивная идентификация с «человеком советским» обнаруживается примерно у четверти населения. Если бы удалось выяснить, какая часть населения «с огорчением» или «с отвращением» относит себя к советским людям, можно было бы говорить о масштабах негативной идентификации. Существует еще идентификация двусмысленная, самоироническая (например, выраженная бесподобным неологизмом «совок»). Нетрудно заметить, что в приведенной сводке наиболее распространенных ответов содержатся четыре существенные оси координат человека: «семейная», «государственная», «профессиональная», «этническая». Приоритетной оказывается семейная, приватная (родители, дети, дом), и лишь за ней следует государственная. Интересно отметить, что наиболее сильно выраженными советские пристрастия оказались у двух групп респондентов: у наименее образованных и у наиболее близких к кормилу власти (ну чем не «единство народа и партии»…).

Обратимся к другому ряду данных, которые позволяют судить о том, с каким государством соотносит себя человек в советском обществе.

Первые четыре варианта ответов (которые респонденты должны были выбирать) выражают позиции патернализма, отношения к государству как органу «отеческой заботы». Только последний вариант, с которым согласна треть опрошенных, явно говорит о гражданском, «договорном» отношении к Левиафану. Примечательно, что эта позиция наиболее характерна для людей молодых: так, ее разделяют 44 % в возрасте 25–29 лет.

С каким из следующих суждений вы бы скорее согласились?

(в процентах от числа опрошенных)

В свете событий последних месяцев особый интерес представляет оценка населением государственных рамок своей жизни. Из общего числа опрошенных несколько более половины (56 %) заявили, что считают себя в первую очередь гражданами СССР, а 33 % – гражданами своей республики. Но преобладание первого варианта в момент опроса создано было в основном голосами русских (66: 22), в то время как предпочтения украинцев и казахов делились между вариантами почти поровну, но с уклоном к «республиканскому» (42: 46 и 48: 52). Значительно сильнее выражен «республиканский» вариант гражданского самосознания у азербайджанцев (28: 65), армян (8: 83), эстонцев (3: 97). В то же время понятие «Родина» для 40 % из общей совокупности опрошенных означает место рождения, для 35 % – республику, для 25 % – СССР (отметим, что последняя цифра практически совпадает с числом гордящихся тем, что они – советские люди; вероятно, это ответы одних и тех же респондентов). Очевиден, таким образом, процесс «национализации» и «приватизации» патриотизма, – тот самый, который взорвал союзную государственность и «советский» суперэтнос.

Человек и государство. Если они связаны непосредственно, без промежуточных, самодеятельных, политических, экономических, социальных институтов и организаций, – это значит, что перед нами общество тоталитарное, в котором человек – государственный крепостной, а государство – на деле всего лишь организация самовластья. Оно может быть и сильным, и страшным, но мы уже видели, что оно не может быть прочным.

А человек? По всем данным, которыми мы располагаем, выходит, что «человек советский» не столько был таким, как от него требовали лозунги, сколько стремился казаться им и даже считал, что «так надо». На всех ступенях грандиозной общественной пирамиды, созданной под флагом всеобщего равенства, доминировал один и тот же простой принцип: самосохранения. Для этого и требовалось, с одной стороны, как будто безоговорочно признать тотальную власть государства со всеми его органами уговаривания и удушения, а с другой – сохранить некоторую нишу для убогого, но все же приватного, семейного, человеческого существования. Тоталитарное общество не могло обходиться без лукавого человека. Такая двойственность обнаружена Джорджем Оруэллом в романе «1984» («принцип двоемыслия»). Нам пришлось изучать ее пятью годами позже условной даты, указанной в названии книги. По данным последних месяцев, «истовых» сторонников прежней системы насчитывается 10–12 %. Нет надежного способа сосчитать, сколько их было 20 или 40 лет назад. Но можно допустить, что большей доли уверовавших, что все происходило «как надо», не было никогда.