Меч и Крест - Лада Лузина

Взор Киевицы неуклюже примерился к центральному богатырю, сурово взиравшему в даль из-под тяжелой длани. В аккурат под ним стояла одноногая подставка с заключенным в стекло листом бумаги, хотя обычно подобные искусствоведческие пояснения всегда засовывались в дальний угол музея.

Взор невольно урвал кусок текста:

«…Многие былины воспевают его как главного из трех богатырей. Он — единственный, кто смог победить самого Илью Муромца, хотя их бой и окончился перемирием. Согласно некоторым источникам, Добрыня — племянник князя Владимира. В иных рукописях — его родной дядя. Наиболее известный подвиг Добрыни Никитича — победа над Змеем. Поединок, начавшийся на легендарной Почай-реке, проходил в несколько этапов и закончился полной победой богатыря в Кирилловских пещерах. Хотя возлюбленная Добрыни — чародейка, сама изменила ему со Змеем…»

Машины глаза недоверчиво хлопнули и потрясенно округлились. Плечи скукожились и похолодели.

«Мама! — взмолилась про себя Маша. — Как я могла? Мы же проходили на первом курсе… Добрыня! Вот кто победил Змея. Это Даша меня сбила со своим „главным богатырем“!»

Но ни на самобичевание, ни на поиски виновного не было времени, так же как и на страх. Киевица стремительно пробежала уже заученный текст и перевела взор на ближайшего родственника князя-крестителя, сидевшего на гордом, с развевающейся гривой, белоснежном коне Белоюшке, предупредительно полуобнажив сильный меч.

— Ты, пришедший на эту землю, испроси Того, кто тебя послал, вернуть мне жизнь раба его, во имя Града моего, и блага земли его, и небес его, и грешных чад его…

Ее внезапно замутило.

— Ты, по левую руку от меня, испроси Ту, кем он стал, Землю-мать…

В глазах появилась немыслимая резь, вызвавшая неконтролируемый поток защитной влаги. Маша безжалостно оттянула расставленными «очками» пальцами веки снизу и сверху, заставляя себя смотреть на «то, что воскреснет».

И увидела, как картина покачнулась, а секунду спустя поняла, что покачнулась не картина, а изображенный на ней человек на белой лошади.

— Отца-небо…

Статично-спокойное, устремленное в сторону лицо богатыря стало испуганным и удивленным, его черты качнулись.

— …внемли тому, кто стоит по мою правую руку…

Его глаза вдруг в упор уставились на Машу.

— …и верни мне жизнь раба. А-а-а-а-а-а!

Закричала Киевица, отпрянув.

И налетев на скамью для посетителей, упала через нее головой об пол.

Что-то большое с грохотом рухнуло на землю. Раздался стон — не Машин — мужской. Маша перекатилась на бок, поднялась на дрожащие и ватные ноги и схватилась за больную голову, в мгновенье позабыв о том, что она болит.

Конь на картине стоял, все так же гордо выпрямив шею и не замечая, что лишился седока. А на полу лежал большой, очень бородатый человек в тусклой и тяжелой кольчуге. Его меч, теперь уже окончательно лишившийся ножен, валялся рядом. Шлем откатился в угол. Бородатый приподнялся на руках и бессмысленно уставился на воскресившую.

— Кто вы? — отрывисто спросил он густым и гулким голосом.

— Я? — невменяемо переспросила Маша. — Я вам сейчас все объясню! — («Боже, он же не понимает по-новорусски!») — В Киеве, во Граде Киеве стольном, — неумело выговорила она, — явися аки пламя огнено и сяня Змей! Идолище поганое! Демон окаянный! Глаголю, Добрыня, по захождении солнца он нас всех прогрызе! А егда прогрызе, то конец! Вам нужно сразиться с ним. Заклаша его, давляша… Надо спешить! Вам ясно?

Судя по всему, бородатому было совсем не ясно. Он недоуменно обвел глазами комнату дома Федора Артемьевича Терещенко, мало напоминавшую княжеские палаты XI века, и вновь уставился на нее.

— Кто вы, барышня? — просяще повторил он. — Это моя выставка? Мне стало скверно? Это, верно, от нервов… А почему никого нет? Где посетители? Где Павел Михайлович?

— Какой Павел Михайлович? — опешила Маша, сжимаясь от ужасной догадки.

— Третьяков. Где я?

— В Киеве. — Машин голос дрогнул.

— Вот как? Как странно… Я явственно помню, что был в Москве, готовился к выставке. И что за странный костюм на вас? И на мне? — окончил он, недоуменно оглядывая собственную кольчугу. — Тут был маскарад? Не сердитесь за мою настойчивость, кто вы?

— Ведьма. — Маша устало прикрыла глаза, чувствуя, что сейчас потеряет сознание от обреченности и нелепости случившегося, и деморализованно озвучила свою догадку, ставшую уже твердой и ужасной отгадкой: — Вы — Виктор Михайлович Васнецов?

— Так мы знакомы? — попытался улыбнуться бородатый. — Простите, запамятовал…

— Неужели вы нарисовали Добрыню с себя? — простонала Маша с тоской. — Боже, и вы туда же!

— Вам и это известно? Ах да, мой наряд, — понял ее Виктор Михайлович.

— И я оживила вас, — заключила Маша, мечтая провалиться под землю. — О боже, что мне теперь с вами делать?

— Оживили? Неужто мне было так плохо? — забеспокоился Виктор Васнецов. — Не поможете ли мне встать? Уж простите старика… Такой конфуз приключился…

Маша осужденно подошла к нему и протянула воскресшему художнику руку для опоры. Он поднялся и, кряхтя, тяжело опустился на скамью, продолжая говорить и, видимо, желая сгладить неприятное впечатление:

— Так, значит, я — Добрыня, а вы — Киевская ведьма? Как мило. Уж не чародейка ли Маринка, что изменила моему Добрыне со змеем? Преоригинальный наряд… Так наша современная молодежь представляет нынче ведьм?

— Маринка? — спросила Маша.

«Какой-то мужик с бородой…», «Называет ведьмой и почему-то Маринкой», «И еще он будто изменил мне с какой-то бабой, и я злюсь», — донеслись до нее утренние слова Кати.

— А с кем вы? То есть с кем он, Добрыня, изменил ей, вы не знаете? — взволнованно переспросила она.

— С православной верой, дитя мое, — серьезно ответил Васнецов. — Оттого-то он всегда был моим главным богатырем! Он — некоторым образом мой автопортрет, я хотел бы быть столь же крепким в своей вере. Всегда хотел, да не всегда мог… И много, много думал о нем. Дело же не в том даже, что он был правой рукой князя Владимира и сражался за веру с мечом в руках, а в том, что он, быть может, и был первым русичем, возлюбившим Бога превыше земной любви. А ведь его красавица-Маринка была, верно, так же хороша, как и вы… Но она была ведьмой — язычницей! Да разве не язычество самая любовь? — вопросил он. И Маша угрюмо и убежденно кивнула в ответ. — Не та, что к жене, детям, отечеству, — уточнил художник, — а та, что способна разрушить очаг, стать над долгом и честью… Тут не физическая, тут иная сила нужна, много большая. Любовь-то любого богатыря сильней! Нет, физическая сила — это Илья, он от земли ее принял. Алеша — смекалка, хитрость и ум человеческие — самый слабый. Ибо ум наш часто немощен и вероломен, и ничтожно то, что мы можем им осознать. Чтоб мир принять, со всеми его загадками, тут душа нужна. И Добрыня — душа этой компании, уж извините за неуместный каламбур. Потому он единственный, кто Илью победил. Победил, но не поверг, а крестами с ним обменялся и стал его братом во Христе! — Васнецов многозначительно поднял руку к компании богатырей и замер, обескураженно морща лоб.