Меч и Крест - Лада Лузина

— Не ходи туда, — повторил он. — Там они.

Даша невольно кинула взгляд на «там» и потрясенно открыла рот, потому что одновременно с ее ртом дверь безучастной церкви бесшумно приоткрылась и, словно дождавшись представления Мити, оттуда вынырнули двое участников: один в полосатой рубахе, другой — в красной (!) ветровке, моментально узнанные ею.

— Стойте! — бездумно заорала она. — Как вас там! Кока! Олег!

Они побежали к противоположному входу, выходящему на склон горы. Красная ветровка мелькнула за копьями забора. Они спешили в пещеры. Чуб, быстро, но заботливо уложив свою метлу вдоль линии забора, помчалась за ними. Митя — за ней. Но стоило ей поравняться с распахнутой дверью, Даша мигом забыла о сатанинской шобле покойного Мира и, развернувшись на девяносто градусов, понеслась туда.

Туда, где, очерченный полукруглым проемом, безбожно-красный пол церкви горел огнями множества свечей!

И стремительно вбежав вовнутрь, Даша сразу увидела Катю.

— О, нет! — всхлипнула Чуб.

Митя жалобно заскулил за ее спиной.

Катя лежала в огненном треугольнике, лицом вниз. Лежала пугающе аккуратно, словно кто-то пытался выложить ее тело определенным рисунком. Ее неподвижные, раскинутые крестом руки и голые ноги в спортивных трусах, почти упиравшиеся кроссовками в широкую ступень иконостаса, тонули в переливающейся луже крови. Слипшиеся от крови волосы залепили лицо.

— Катя, — завопила Даша истошно. — Нет! Только не это!

И вскрикнула снова, потому что мертвая Катя с усилием приподняла тяжелую голову от пола и посмотрела на нее бессмысленно-слепым взглядом. Ее лицо было кроваво-грязным.

— Боже мой, Катенька, ты жива… — застонала Даша, кидаясь к ней и сшибая ботинками свечи.

Катина голова опала. Даша опустилась коленями в Катину кровь и, нагнувшись до земли, неумело потеребила ее за плечо. Митя плакал, как брошенный ребенок. Чуб положила покорную руку на свою шею и, обхватив Катю за талию, поставила ее на колени. Отчаянным рывком встала на ноги, взваливая на себя обмякшее тело:

— Пойдем. Катенька. Тут больница. Какая-никакая, но все-таки… Катенька, пожалуйста. — Ноги поскальзывались в крови.

Им не удалось пройти и пяти шагов, как Катя обмякла и стала безвольно оседать на тяжелые колени. Поползла на пол. Даша попыталась удержать ее, но не смогла — только дотащила до стены на полусогнутых напряженных ногах и, прислонив, рухнула рядом с нею.

Катя застонала, прижимая слабые руки к мокрому животу.

— Там рана? Не можешь идти? Больно? — заискивающе спросила Чуб, хотя все это было понятно и без слов.

Она безнадежно примерилась взглядом, пытаясь мысленно приподнять высокую Катю, но перебросить ее через плечо было невозможно из-за раны на животе. А на руках она не донесла бы ее даже до крыльца…

— Катюнечка, — подползла она к ней. — Соберись. Попробуй! — Она с мольбой дотронулась до ее руки.

— Не надо, — еле слышно сказала Катя. — Поздно…

— Глупенькая, глупенькая, — запричитала Даша, давясь слезами. — Ты не умрешь. — Она истерично вытащила из кармана телефон Алекса. — Блядь! — Верхний левый угол экрана был пуст. — Нет связи. Митя! — Сумасшедший отозвался громким плачем. — Не плачь. Ради бога, беги в больницу. Приведи врачей! Она не может идти!

Он закивал и, продолжая кивать и скулить, бросился к дверям.

— Они сейчас придут, — затрещала Даша. — Глупенькая, зачем ты пришла сюда? Зачем? Ты сняла цепь и вообразила себя всесильной? Эти подонки… Мы и забыли, что Мир был не один! Стоп. А как ты во-още вошла? — озадачилась она запоздало, хотя с тем же успехом этот вопрос можно было задать и самой себе. — Ведь ведьмы не могут…

— Поздно, — повторила Катя. — Кровь. Ее слишком много.

И Даша поняла: кровь! Три убийства — это слишком много, чтобы церковь осталась святой.

А на стене, уже измазанной Катиной кровью, поднял горящий огнем меч будущий победитель Зверя Архангел Михаил, держащий в левой руке загнутый считок:

Съ чистымъ сердцемъ прите кающимъ въ сей чистый домъ божiй немилосердо мечъ Moi простираю…

Но небесный защитник Киева, не зря круживший сотни лет над Городом Дьявола, грозил зря — он не спас Катю! И не простер свой «мечъ» над зверьми, «прите» в его «чистый домъ» с не «чистымъ сердцемъ».

— Нет! Нет! — возразила Чуб горячо. — Ты выживешь… Ты не должна была умирать. Это случайность. Глупая случайность!

— Нет, — покачала головой Катя. — Нет случайностей…

— Я опоздала! Как нелепо… Третья жертва не нужна!

— Вы знаете?

— Ты же ничего не знаешь. А мы — все. А ты как кошка, ты сама не знаешь, зачем пришла сюда… Но Маша скоро будет! С богатырем. Есть такое заклятие в книге. Воскрешающее!

— Но книга…

— А-а, — закивала Чуб. — Это ничего, что ты ее стырила… Муся шпаргалки написала по всем заклятьям! Она сейчас в музее. Воскрешает Илью по картине Васнецова. Представляешь? Ты только представь! — Даша псевдорадостно растянула губы во всю ширину лица.

— Богатыря по картине? — Катя полуобморочно улыбнулась ей в ответ, словно услышав наивный детский лепет. — Глупые, глупые… Больно. Как больно!

Маша печально подергала тяжелую дверь музея с вырезанными на ней львиными мордами — к ее удивлению, львы послушались ее руки. Она трусливо протиснулась вовнутрь и сразу же встретила настороженный взгляд охранника.

— Вы к Дмитрию Владиславовичу? — с сомнением уточнил он.

Маша согласно кивнула.

— Туда, налево. Он ждет вас, — распорядился страж.

И Маша прерывисто вздохнула — наполовину испуганно, наполовину с облегчением. С облегчением, потому что ей и нужно было налево, и если бы упомянутый Дмитрий ждал ее на втором этаже, никто не позволил бы ей свернуть туда. А испуганно оттого, что неизвестный Владиславович ждал там, понятно, вовсе не ее. И, в отличие от Чуб, она понятия не имела, что соврать в свое оправдание, когда тот уличит ее как самозванку.

Короткий левый коридор моментально привел ее в финальный зал, где на центральной стене возвышались знакомые с детских лет «Богатыри», верхом на трех лошадях — белой, черной и рыжей.

Зал был пуст. Маша подозрительно покосилась на служебную дверь, ожидая от нее подлого подвоха. Но на страх не было времени. Она спешно обогнула широкую деревянную скамью и, подойдя к полотну вплотную, разгладила смятую в кулаке бумажку.

Ноги дрожали. Колени предательски булькали.

«Взор Киевицы должен видеть то, что воскреснет…»

Взор Киевицы неуклюже примерился к центральному богатырю, сурово взиравшему в даль из-под тяжелой длани. В аккурат под ним стояла одноногая подставка с заключенным в стекло листом бумаги, хотя обычно подобные искусствоведческие пояснения всегда засовывались в дальний угол музея.