Собрание сочинений. Т.26. Из сборников: «Поход», «Новый поход», «Истина шествует», «Смесь». Письма - Эмиль Золя

Если Бузнах не был бы доволен, это значило бы, что он очень привередлив. И мне приятно знать, что он доволен.

А теперь, быть может, Вам любопытно узнать, как я отношусь к тому, что говорилось критиками о моей личной позиции в этом деле. Так вот, я чувствую, что в те времена, когда я писал длинные полемические статьи, я очень плохо объяснился или же меня очень плохо читали, раз люди думают, будто в театре я хочу видеть картины обыденной жизни без внутренней связи, что я пренебрегаю действием и слишком большое значение придаю декорациям.

Я не сторонник литературы, в которой ничего не происходит, — ни в романе, ни в драме; наоборот, я за любовь, за действие и за бунт; а декорации, по-моему, — это только среда, которая дополняет и объясняет характер действующего лица.

Должен добавить, что в отношении народной драмы я более покладист, тут у меня, я бы сказал, оппортунистические идеи; было бы слишком долго излагать их сейчас. Но я могу только улыбаться, когда в связи с шестой картиной «Чрева Парижа» вспоминают добрую старую мелодраму.

Я тоже считал мелодрамой лирические эпопеи Виктора Гюго. Я был и прав и неправ. Отнюдь не вечные движения сердца, не вечные радости и вечные горести человеческие нужно порицать в мелодраме, но глупость формы и средств выражения.

Еще одно слово: г-н Анри де Лапоммере и некоторые другие лица удивляются, подшучивают, негодуют на меня за то, что я позволяю Бузнаху делать пьесы из моих романов!

Господи боже мой! Да если им так важно аплодировать мне одному или одного меня освистать, это дело можно уладить, У. меня уже шесть лет в ящике письменного стола лежит пьеса «Рене», которую ни один парижский театр не хотел ставить. Стоит г-ну Анри де Лапоммере, человеку, весьма влиятельному, попросить, чтобы ее где-нибудь приняли,[135] и он получит меня одного, без соавтора.

Искренне Ваш, дорогой собрат.

ЭДМОНУ ГОНКУРУ

Париж, 11 марта 1887 г.

Дорогой друг!

Только что перечитал Ваш «Дневник», вышедший отдельным изданием,[136] и мне очень хочется сказать Вам, насколько книга эта выигрывает, когда ее читаешь всю сразу, а не кусками. Выигрывает до такой степени, что мне даже показалось, будто Вы кое-что добавили, причем лучшее из написанного.

Тут есть глубокие, есть и прелестные места. Это целая жизнь художника, произведение, не имеющее, по-видимому, себе равных. Наверное, было бы лучше, если бы Вы могли представить «Дневник» весь сразу: легче было бы увидеть, как богато и разнообразно его содержание. Это с точки зрения широкого читателя. Для нас же, писателей-современников, в нем заключен добрый кусок истории нашей литературной мысли.

Сердечно Ваш.

ЭМИЛЮ ВЕРЕЛЛЕНУ

25 мая 1887 г.

Быть может, существует только одна форма братства, братство несчастья. Милосердие — всеобщий язык, его понимают и на нем говорят все. Нациям, которые воюют, надо противопоставить нации, которые сочувствуют и помогают друг другу. Пусть разразится ураган и вздуются все реки Европы, пусть рушатся дома и гибнут их обитатели — Вы увидите, Европа станет перед лицом бедствия лишь большой любящей семьей.

Ж.-К. ГЮИСМАНСУ

Медан, 21 августа 1887 г.

Спасибо за Ваше доброе письмо, дорогой Гюисманс. Я сразу узнал Рони по педантичной запутанности фразы, а Боннетен, конечно, только помог книге выйти в свет. Все это и смешно и непристойно. Вам известно, как философски отношусь я к брани. Чем больше я живу, тем сильнее жажду безвестности и одиночества. В общем, в четверг я закончил «Землю» и счастлив, что бросил еще одну книжицу в этот лягушатник. Плохо ли, хорошо ли, но она туда упадет, а остальное меня не касается. Другая на очереди!

В конце августа мы едем в Руайян, где проведем целый месяц. Какой Вы милый, что пообещали навестить нас в октябре! Постарайтесь отложить Ваш отпуск до 15-го. К этому времени мы уже наверняка будем дома. Впрочем, я Вам напишу.

Моя жена шлет Вам сердечный привет, примите уверения в наших самых дружеских чувствах.

ОКТАВУ МИРБО

Руайян, 23 сентября 1887 г.

Любезный собрат!

Прочел Вашу статью о «Земле» и хочу, чтобы Вы знали, что я не таю против Вас никакого зла. Скажу Вам даже, что Ваше неблагоприятное мнение для меня не совсем неожиданно: в Вас есть чуточка мистицизма, из-за которого Вы и не могли бы принять мое представление о крестьянине; я ведь старался увидеть его таким, каков он есть в настоящее время, а Вы требуете, чтобы на него смотрели глазами средневековых авторов. Но Вы говорите то, что думаете, очень прямо и очень вежливо. Это хорошо, благодарю Вас.

Все же позвольте мне поупорствовать в защиту моего произведения. Я решительно настаиваю на том, что я наполовину прав. Всякий может швырнуть мне в лицо «своего» крестьянина. С какой же стати только мой оказывается фальшивым? Поверьте, я так же, как и все вы, обращался к первоисточникам.

Помните, какой прием был оказан «Западне» и какой крутой поворот последовал за этим? Надеюсь, то же приключится и с «Землей». Обстоятельства тут одинаковые, быть может, я с удовольствием когда-нибудь займусь их анализом.

Преданный и благодарный Вам, несмотря ни на что.

ЭДМОНУ ГОНКУРУ

Медан, 29 октября 1887 г.

Дорогой Гонкур!

Я кончаю второй том Вашего «Дневника», мне хотелось прочесть его здесь без помех; и вот я взволнован этой хорошей книгой. Вы показали целую драму, подлинную жизнь писателя, это находит прямой путь к моему сердцу.

Ваше описание обедов у Маньи дает множество очень интересных фактов. Затем меня поразила величественная фигура принцессы Матильды, которую Вы лепите незаметно, фраза за фразой. Но в особенности захватили меня последние страницы, где рассказывается об «Анриетте Марешаль», — об этой голгофе, через которую проходит всякий писатель-художник, соприкоснувшийся с театром. Мы все пережили эти муки.

Вот благородная книга, освещающая всю литературу своего времени! Я еще больше люблю Вас за нее: я вспомнил, как Вы с братом читали мне неизданные страницы «Госпожи Жервезе», — сколько лет утекло с той поры! — и от всего сердца жму Вашу руку.

Ж. ВАН САНТЕН КОЛЬФУ

Медан, 30 октября 1887 г.

Только что вернулся в Медан после двухмесячного отсутствия и спешу Вам ответить. Я провел шесть очаровательных недель в Руайяне, но в Париже меня ожидало много неприятностей, помимо литературных дел, и это немного испортило мои каникулы. Но такова жизнь.

Если «Земля» не вышла до сих пор и выйдет только 15 ноября, это просто потому, что том не готов. Мной овладела величайшая лень, я затягиваю правку, которую привык делать в газетных оттисках, и корректурные листы до сих пор лежат у меня на письменном столе.

С другой стороны, я ничего не имел против того, чтобы все немного успокоилось, прежде чем выйдет книга. Мне никогда не приходило в голову писать предисловие. Моя книга будет защищаться сама, и если ей суждено победить, она победит. Я ею доволен и думаю, что в общественном мнении произойдет поворот в ее пользу.

Нет, кроме разговоров с Ксо и Валеттом, я ничего газетам не сообщал. Но какое ужасающее количество статей появилось! И до чего они глупы! А я будто железный и никогда не был так спокоен и так весел, как во время этой дурацкой шумихи.

АЛЬФОНСУ ДОДЕ

Париж, 19 ноября 1887 г.

Никогда, дорогой Доде, никогда я не думал, что Вы знали об этом удивительнейшем «Манифесте пяти»![137] Первые слова мои были о том, что ни Вы, ни Гонкур не имели представления об этом великом предприятии и что статья камнем свалилась Вам на голову. Это я и втолковывал репортерам, без всякой задней мысли, просто потому, что я в этом убежден. Меня огорчает, что Вы увидели здесь скрытое обвинение с моей стороны. Поразительнее всего, что из жертвы Вы меня превратили в преступника и вместо дружеской поддержки чуть не порвали со мной. Признайтесь, что это уже чересчур.

А я на Вас ничуть не сердился. Я отлично знаю, как писался манифест, над этим можно только посмеяться. Но все же Ваше письмо, дорогой Доде, доставило мне живейшую радость, — ведь оно кладет конец недоразумению, от которого уже были в восторге наши враги.

Сердечный привет г-же Доде и Вам.

ЭДМОНУ ЛЕПЕЛЛЕТЬЕ

Париж, 27 ноября 1887 г.

Дорогой Лепеллетье!

Премного благодарен Вам за статью, которая доставила мне большое удовольствие; в ней видно понимание, и, по крайней мере, она содержит объяснение моей книги. Но как много есть такого, на что я хотел бы Вам возразить как другу: существуют и виноградные лозы на границе провинции Бос, и великолепные виноградники в Монтиньи, вблизи которых я расположил город Ронь. Все названия, употребленные мною, за исключением Ронь, — босские. Неверно, что усталость помеха Венере: спросите-ка об этом у физиологов. Если Вы думаете, что крестьяне занимаются любовью только по воскресеньям и понедельникам, я Вам скажу: отправляйтесь в деревню и посмотрите сами. Политическая борьба в деревнях отнюдь не так жестока и ведется не так открыто, как Вы думаете: там действуют при помощи тайных махинаций. Мои Шарли срисованы с натуры; значит, как раз они-то, а также и Иисус Христос, выдумка автора. Разве по иронической интонации Вы не поняли, что я насмехаюсь?