Собрание сочинений. Т.26. Из сборников: «Поход», «Новый поход», «Истина шествует», «Смесь». Письма - Эмиль Золя

Увы, я еще приукрасил ее. День, когда мы решимся сказать себе всю правду об окружающей нас нищете — о тех страданиях и о том нравственном падении, которые она с собой несет, — этот день будет началом ее конца. Меня обвиняют в том, что я дал волю своему разнузданному воображению и преднамеренно оболгал людей, чья участь исторгла у меня слезы. Любое из обвинений я могу опровергнуть фактами. Зачем бы я стал клеветать на обездоленных? Единственное, к чему я стремился, это показать их такими, какими их делает наше общество, и тем вызвать такой взрыв сострадания, пробудить такую жажду справедливости, чтобы Франция перестала наконец уступать домогательствам кучки честолюбивых политиканов и позаботилась о здоровье и благосостоянии своих сыновей и дочерей.

Искренне Ваш.

ГЮСТАВУ ЖЕФФРУА

Медан, 22 июля 1885 г.

Вы очень любезны, дорогой собрат, и я хочу выразить Вам искреннюю признательность за Вашу великолепную статью обо мне. Именно благодаря такой критике, как Ваша, дружественной и проницательной, читатели получат верное представление о моих книгах — ведь несмотря на то, что о них исписаны горы бумаги, в широкой публике обо мне все еще ходят легенды.

Вы, думается мне, правы в том отношении, что главное в моих романах — это моя особая философия бытия. Моя заслуга в том, что я указал на место человека среди прочих тварей, ибо он тоже порождение земли и до сих пор подвластен всякому воздействию окружающего мира; в самом же человеке я указал на место мозга среди прочих органов, так как убежден, что мысль представляет собой всего лишь одну из функций материи. Пресловутая «психология» есть лишь некая отвлеченность; в лучшем случае — узкая область человеческой психики.

Огромнейшее Вам спасибо за то, что Вы показали все это в моем творчестве. Меня очень тронули теплота и сердечность, которые я ощутил между строк в обеих Ваших статьях. Еще раз примите мою глубокую благодарность.

Искренне Ваш.

АНРИ СЕАРУ

Медан, 11 ноября 1885 г.

Спасибо, дружище! Сегодня утром я получил газеты, которые Вы мне послали; мне, право, совестно, что я Вам причинил столько хлопот.

В исходе этой кампании у меня не было и тени сомнения. Но я доведу дело до конца, и когда палата проголосует за сохранение цензуры, я самым решительным образом дам понять, что не желаю иметь ничего общего с французской литературой. Какая позорная трусость! Больше всего меня возмущает то, что я остался в одиночестве. Если не считать верного Жеффруа, старину Алексиса и еще двух-трех испытанных бойцов, — ни от кого ни единого слова поддержки, ни у кого не достало чувства солидарности и мужества, чтобы вступиться за меня. Жалкие трусы, все до единого! Даже наши так называемые друзья!

А Вы еще толкуете об упразднении министерства изящных искусств! Да ведь стоит нам заикнуться об этом, как все наши собратья по перу тут же кинутся лизать пятки секретарям и столоначальникам!

Что до меня, то от всей этой гнусности меня тянет писать шедевры. Я чувствую себя великолепно и работаю как одержимый. — Спасибо Вам, еще раз спасибо. Когда Вам станет совсем уж тошно месить парижскую грязь, приезжайте к нам — просто так, без предупреждения.

Сердечно Ваш.

ЖАНУ ВОЛЬДЕРУ,

издателю брюссельской газеты «Пепль»

Медан, 15 ноября 1885 г.

Милостивый государь!

Берите «Жерминаль» и печатайте его в Вашей газете. Я не возьму с Вас ничего, потому что Вы бедны и потому что Вы защищаете обездоленных. Искренне Ваш.

ИЗДАТЕЛЮ ОДНОГО ЖУРНАЛА

Медан, декабрь 1885 г.

Глубокоуважаемый собрат по перу!

Вы собираетесь печатать мой «Жерминаль» и просите у меня несколько строк предисловия для Ваших читателей, скромных провинциальных тружеников. Я понимаю, Вас не может не беспокоить убийственная репутация, которая закрепилась за моим романом после переполоха, поднятого цензурой, и Вы хотите, чтобы я рассеял страхи, публично подтвердив, что в мои намерения не входило поднять Францию на баррикады.

Что же, Вы можете не тревожиться, я готов повторить то, что уже говорил: «Жерминаль» — произведение, которое зовет к состраданию, а не к революции. Я желал лишь одного: крикнуть счастливым хозяевам жизни, тем, кто властвует в этом мире: «Остановитесь, загляните в недра земли, посмотрите на этих отверженных, чей удел — труд и страдание. Быть может, еще не поздно предотвратить роковую катастрофу. Поспешите же отыскать путь к справедливости, не то берегитесь: земля разверзнется и все племена погибнут в одном из самых чудовищных катаклизмов, какие знала история».

Я сошел в преисподнюю труда — и ничего не утаил, ни вырождения обитателей этого мира, ни пороков, вызванных нищетой и скученностью человеческого стада; я сделал это, потому что картина должна быть полной, со всеми ужасами и мерзостями, чтобы люди содрогнулись, видя, какое тяжкое существование влачат эти парии. Возможно, роман мой — не для девиц, но его должны прочесть в каждой семье! Я обращаюсь ко всем, кто трудится: прочтите эту книгу, и когда вы сами возвысите голос, призывая к состраданию и справедливости, моя миссия будет выполнена.

Да, призыв к состраданию, призыв к справедливости — вот единственная цель, которую я ставил перед собой. Если земля не перестанет сотрясаться у нас под ногами, если завтра мир омрачат катастрофы, предсказанные мною, — значит, я не был услышан и понят.

Искренне Ваш.

1886

© Перевод С. Сомова

АЛЬФОНСУ ДОДЕ

Париж, 27 апреля 1886 г.

Значит, дорогой друг, я становлюсь жестоким, сам того не замечая, ибо постскриптум Вашего письма совершенно меня ошеломил. Что же такое я мог сказать? Совершенно не помню.

Выходит, мне непозволительно свободно говорить о том самом Дрюмоне, который столько раз писал обо мне в тоне несдержанном и непристойном. Он Ваш друг, это мне известно, а разве я Вам не друг? Однако я пока еще не настолько забылся, чтобы при Вас обвинять его в том, что он «копается в отхожих местах».

Но есть нечто более важное: растущее отчуждение, невозможность высказаться друг перед другом, не причинив взаимной обиды, расхождение во мнениях и оценках, которое все более разделяет нас. Ваше письмо глубоко меня огорчило, ибо оно лишний раз свидетельствует о смертельной болезни, от которой гибнет наше «трио».

Передайте г-же Доде наше соболезнование и примите выражения наших дружеских чувств к вам обоим.

ВАН САНТЕН КОЛЬФУ (Отрывок)

Июнь 1886 г.

…Я все еще сижу над планом моего будущего романа «Земля» и начну писать его не ранее чем недели через две. Этот роман страшит меня самого, ибо при всей своей простоте он будет более других насыщен материалом. Я хочу вывести в нем наших крестьян, отразить их историю, нравы и ту роль, которую они играют в обществе; хочу заняться вопросом социальной природы собственности; хочу показать, куда мы идем в условиях нынешнего серьезного кризиса сельского хозяйства. За какое исследование я теперь ни берусь, я неизменно наталкиваюсь на социализм. Мне хочется в «Земле» сделать для крестьян то же, что в «Жерминале» я сделал для рабочих. К тому же я намерен остаться художником, писателем, сложить волнующую поэму о земле — поэму, в которой будут времена года, полевые работы, люди, животные, словом, деревня во всей полноте. Это пока все, что я могу Вам сказать, не пускаясь в более подробные разъяснения, сейчас слишком затруднительные для меня. Скажите, что я возымел дерзость изобразить в моей книге всю жизнь крестьян: их труд, любовь, политические и религиозные воззрения, их прошлое, настоящее и будущее — и будете правы. Хватит ли мне сил своротить такую глыбу? Что бы там ни было, попытаюсь…

ВАН САНТЕН КОЛЬФУ (Отрывок)

29 июля 1886 г.

…Моя работа над романом «Земля» в полном разгаре. Но это настоящая каторга, не рассчитываю закончить книгу раньше марта и сомневаюсь, стану ли печатать ее фельетонами. Впрочем, все еще неясно. Законченные главы, на мой взгляд, недурны, но сама тема меня захлестывает, ей нет предела. Ведь я хочу охватить все стороны французской деревни: нравы, чувства, религию, политические воззрения, патриотизм и т. д. и т. п. Так что мне остается только уйти в это с головой, что я и делаю; ни на что более меня не хватает…

1887

© Перевод С. Рошаль

Л.-П. ЛАФОРЕ, редактору «Голуа»

25 февраля 1887 г.

Любезный собрат по перу!

Вы хотите знать, что я думаю по поводу высказываний театральной критики о пьесе, которую мой друг Бузнах сделал на основе «Чрева Парижа». Я думаю, что Бузнах может только горячо благодарить всех этих господ, потому что, за некоторыми исключениями, все они повторяли одно и то же: говорили, что пьеса любопытна, что шестая картина проникнута берущим за душу пафосом, что одного блестящего исполнения было бы довольно, чтобы привлечь публику, — словом, они уверены, что пьесе надолго обеспечен успех.