Расследования Корсакова. Комплект из 3 книг - Игорь Евдокимов

Авдотья служила в богатом доме на Кирочной, а жила в заречной части города. Путь неблизкий, а уж в темноте – тем более. Хозяйка регулярно задерживала Авдотью допоздна, отпуская ближе к десяти часам вечера. Летом оно, конечно, попроще – солнце заходит поздно. Но выходила Авдотья в сумерках, а домой добиралась уже в полной темноте. Немногочисленные фонари ситуацию не исправляли[76].

В тот вечер барыня снова раскапризничалась, не оставив Макеевой иного выхода, как идти через весь город на ночь глядя. Вниз по Благовещенской, мимо собора, через мост, по Базарной площади, за железную дорогу, к пивоваренному заводу. Путь неблизкий, хоть и привычный. Авдотья торопилась. Народ на улицах практически не попадался – день будний, не до прогулок. Изредка прогромыхает мимо телега, да из-за забора начнет брехать сонная собака. Дорога шла резко вниз, скатываясь с холма. Впереди на фоне темнеющего неба нависала над городом громада собора. Благовещенская – самый спокойный участок маршрута. Именно поэтому беды Макеева не ожидала.

И черт же ее дернул заглянуть в переулок напротив кладбища при Троицком монастыре! Девушка сама не смогла бы сказать, что привлекло ее внимание и заставило сделать неуверенный шажок с проторенной дороги. Будто загипнотизировали (хотя Авдотья таких слов не знала и не использовала). Она помнила странные чавкающие и лакающие звуки. Помнила стремительное движение в темноте. Помнила неприятное хлюпанье под ногами. И наконец, помнила жуткую картину, открывшуюся ей за углом. В милосердной полутьме, надо сказать. При свете вид был бы куда ужаснее. Дальше память ее покинула.

Околоточный надзиратель Кудряшов, блюститель закона – молодой, но уже опытный и уважаемый, – прибыл на место преступления спустя сорок минут после крика Макеевой. Первым свидетельством того, что дело его ждет не рядовое, был доктор, вызванный на осмотр трупа. Почтенный эскулап стоял, согнувшись в три погибели, опираясь на угол дома. Его просто выворачивало наизнанку.

В переулке Кудряшова встретил городовой, первым откликнувшийся на вопль Макеевой. В свете лампы вид он имел бледный, даже зеленоватый. «Видимо, доктор не первый, кого стошнило от вида покойника», – подумал околоточный.

– Федор Семенович, я такого в жисти своей не видал! – слегка дрожащим голосом отрапортовал городовой. – Доктор говорит, что даже хуже первого покойника, что мы на окраине нашли. Какая нехристь такое совершила?!

– Настолько плохо? – спросил Кудряшов.

– Лучше сами поглядите!

Околоточный поглядел. И лишь опасение потерять лицо перед младшим чином помогло ему проглотить комок, подступивший к горлу.

Как такового, тела жертвы в переулке не было. Повсюду валялись или свисали с заборов и ветвей деревьев его куски. Кто бы ни убил бедолагу, он проделал ужасающую работу. Кудряшову действительно не приходилось такого видеть – даже на войне, при всех ее зверствах. А главное он не мог понять, как человек физически может такое совершить.

– Что ж это такое-то, Федор Семенович? – спросил из-за спины городовой.

– Не знаю, – честно ответил околоточный. – Девка видела кого?

– Она от страха слегка умом тронулась! Грит… – Городовой замялся. – Глупость какую-то говорит!

– И все же? – потребовал Кудряшов.

– Да, грит, тот, что жмурика потрошил, завидев ее, сиганул мимо и на монастырскую стену запрыгнул! Здоровый такой еще, косматый…

Кудряшов обернулся в сторону улицы. Стена еле угадывалась в свете фонарей – не слишком высокая, но явно недостаточно, чтобы обыкновенный человек мог на нее запрыгнуть в один присест.

– Кто мертвец? – спросил Кудряшов.

– Да рази ж его разберет кто? – развел руками городовой.

Федор задумчиво кивнул и еще раз обозрел глухой переулок в свете лампы. Кровь была повсюду, словно на бойне. Околоточный в очередной раз почувствовал, как ужин просится наружу, но снова победил приступ тошноты. Его внимание привлекла глухая кирпичная стена, протянувшаяся вдоль переулка – красные разводы здесь были тоньше, чем по соседству. Он подошел ближе и поднял фонарь, чтобы лучше разглядеть находку.

К ужасу своему, Кудряшов понял, что кровь здесь не просто легла брызгами. Нет, кто-то старательно поработал, чтобы оставить на стене надпись огромными неровными буквами.

– Господи! – выдохнул за спиной городовой.

– «Блудный сын вернулся домой», – вслух прочитал Кудряшов.

– Это что ж значит, Федор Семенович?

– Значит, беда пришла в Смоленск, – мрачно ответил околоточный.

II

Смоленск, июнь 1881 года

До самого последнего момента, пока из-за поворота не показались знакомые ворота, а за ними – белоснежный дом с двумя флигелями, Владимир Корсаков ожидал худшего. Кошмары, преследовавшие его уже много месяцев, рисовали одну и ту же картину:

Ступеньки на крыльце покрывал густой ковер опавших листьев. Выбитые окна ощерились клыками треснувших стекол. Ветер приносил откуда-то запах гари и разложения. Неведомая сила побывала в усадьбе незадолго до него, оставив после себя разрушения и смерть.

Лишь увидев усадьбу Корсаково, отчий дом, в солнечных лучах погожим летним днем, окруженный зеленью и цветами, такой бесконечно знакомый и уютный, Владимир смог отогнать от себя это наваждение. Улыбка сама собой появилась на лице, сжатые кулаки расслабились, а оцепенение, сковавшее тело, отступило.

Он вернулся домой.

Путешествие вообще выдалось на удивление спокойным. Желающих отправиться из Москвы в Смоленск посреди недели на поезде нашлось не так уж много, и соседом по купе первого класса Владимир оказался милосердно обделен. Дурные сны также не мучили, поэтому после пятнадцати часов ничем не примечательной дороги Корсаков, выспавшийся и отдохнувший, ступил на дебаркадер вокзала во вполне приподнятом настроении.

Смоленская станция, как и большая часть Заднепровья, славившегося своим рынком, имела вид не больно-то опрятный, зато дюже шумный и многолюдный. Вокруг толпились пассажиры, телеги ломовых извозчиков, взрослые попрошайки и шустрые малолетние беспризорники.

Домочадцев Владимир заранее оповестил телеграммой, поэтому у вокзала его уже ждала открытая коляска. Кучер осведомился, не желает ли Корсаков заехать в город, но молодой человек принял решение отправиться сразу в имение. Экипаж тронулся, миновал неказистые окрестности чугунки[77]и медленно покатил на север, вверх по Покровской горе. Вскоре домишки закончились, по обе стороны потянулись убранные заборами зеленые парки, а воздух понемногу очистился от запаха и копоти заречной части города. Когда коляска миновала два белых обелиска Покровской заставы, Корсаков обернулся назад.

Этот вид он обожал – и до самой старости картина города с окрестных холмов останется в его сердце. По всем признакам, очевидным критично настроенному наблюдателю, Смоленск мог по праву считаться городом захолустным, несмотря на губернский статус. Обычная сонная и запущенная провинция: бесконечная грязь после любого дождя, пыльные немощеные улочки, а там, где брусчатку все же удосужились положить, она шла вкривь и вкось, а меж булыжников нахально росла зеленая травка.

Но отсюда, с