Лето Гелликонии - Брайан Олдисс

— По причине своей повышенной чувствительности ко всему чужеродному он в любой миг может впасть в состояние булимии. Таковы симптомы смертоносного ожирения. В этом случае его лучше будет привязать к кровати.

— Неужели это так необходимо, дорогая? Он всегда казался мне таким тихим.

— Когда ожирение скрутит его, он перестанет быть тихим, мама, он станет неукротимым, словно дикий зверь. Костяной лихорадкой и смертоносным ожирением в это время Великого Года невозможно заразиться. И я все время ломаю голову над тем, что стало причиной его болезни.

Имия и Судья вошли в комнату Билли. Имия подошла к кровати Билли.

— Ты поправишься, — сказала она ему. — Мы вылечим тебя. Но твоя болезнь так развивается, что ты можешь стать буйным и тогда нам придется привязать тебя к кровати. Ты понимаешь меня, Биллиш?

— Умру. Все равно. Костяная лихорадка и ожирение — в обоих случаях вирус один. Один микроб. Я не могу объяснить. Действие различное. Зависит от времени года. Великого Года.

Силы покинули его. Судорога снова сковала его тело. Болезни Гелликонии не были его специализацией, но вирус «гелико» давно уже превратился на Аверне в легенду, несмотря на то что последняя эпидемия на планете случилась давным-давно, за несколько поколений до рождения теперешнего населения Станции. Авернцы были знакомы с действием вируса по записям, хранящимся в банках памяти Аверна. Те, кто в бессилии смотрел с неба на мучения Билли, видели в его муках четкое подтверждение древней легенде, повторяющейся в финале каждый раз, когда новый победитель «Отпуска на Гелликонии» ступал на ее поверхность.

Вирус особенно был активен в течение двух кратких периодов Великого Года: через шесть местных веков после самого холодного времени Года, когда планетарные условия начинают медленно улучшаться, и во время поздней осени, после долгого периода жары, который переживала Гелликония в данный момент. В первом случае вирус проявлял себя приступами костяной лихорадки; во втором случае, болезнь называлась «смертоносное ожирение». Ни один житель планеты не мог избежать этого бича; болели обязательно все. В обоих случаях смертность составляла приблизительно пятьдесят процентов. Те, кто выживал, приобретали иммунитет к той или другой болезни, то есть оказывались более подготовленными к грядущей жаре или холодам.

Вирус был тем природным механизмом, благодаря которому человеческий метаболизм приспосабливался к кардинальным переменам климата, сотрясающим Гелликонию.

Имия внимательно смотрела на Билли.

— Не понимаю. Откуда у тебя такая уверенность? Откуда ты это можешь знать?

Билли с трудом выдавил из себя:

— Это одна болезнь. Два… существенно отличающихся проявления. Ты доктор, поймешь.

Имия поняла. Она присела к нему на кровать.

— Если это так, тогда… хотя, почему нет? Ведь у нас существует две флоры. Есть деревья, которые цветут и плодоносят только раз в 1825 малых лет, но есть и другие деревья, которые цветут и плодоносят каждый малый год. Многое разделено на две половины, но в то же время все существует в единстве.

Крохотные складки, зародившиеся вокруг рта Имии, свидетельствовали о том, что она всеми силами пыталась продраться сквозь частокол сложных абстрактных рассуждений, ухватившись за несколько слов, сказанных Билли. Ее разум подсказывал ей, что если сказанное Билли окажется правдой, это будет означать, что победить вирус возможно. Если не сейчас, то несколько веков спустя уж наверняка; тогда, когда, как следовало из полуистлевших свитков, смертоносное ожирение должно будет разыграться с новой силой.

— Я подумаю об этом, Биллиш, и доложу об этом на следующем съезде общества врачей. Если нам удастся понять истинный смысл этого недуга, тогда, возможно, мы сможем найти способ его лечения.

— Нет. Для тех, кто выживает, болезнь необходима…

И тут новая волна боли завладела его телом.

Приближалась ночь. Прежде чем отправиться в спальню, Эйви Мунтрас решила отнести Билли немного супа. Но чем больше он ел, тем голоднее становился. Судороги отпустили его и он почти нормально владел своим телом. Внезапно он вскочил и, не владея собой, набросился на Эйви, впившись зубами ей в плечо. Потом, крича, с окровавленным ртом, бросился вон из комнаты. Это была последняя стадия смертоносного ожирения - булимия. Из своих комнат выскочили остальные члены семейства Мунтрасов, рабы принесли лампы. Билли поймали и крепко привязали к кровати.

У Билли начались кошмары: он метался, рыдал; ему постоянно казалось, что он раздирает на куски человеческое тело и жует, жует.

В коридоре заскрипели половицы. В дверях забрезжил свет тусклой лампы, выхватившей неверным сиянием из потока тьмы лицо мужчины. Это был ледяной капитан, тяжко вздыхающий. Вместе с капитаном в комнату проникли пары «Огнедышащего».

— Как ты, Биллиш, в порядке? Извини, Биллиш, но если ты не умрешь, мне придется выставить тебя из своего дома.

Продолжая тяжело дышать, капитан помолчал, стараясь успокоиться.

— Жаль, что все так вышло… Я знаю, Биллиш, ты ангел из какого-то другого мира, лучшего, чем наш, хоть и кусаешься как дьявол. Человек должен верить в то, что где-то есть лучший мир. Мир добрее и светлее, чем тот, в котором приходится жить ему самому, где все думают только о себе. Аверн… если бы я мог, то отвез бы тебя туда. Хотелось бы мне взглянуть на него хотя бы одним глазком…

Билли тихо лежал и ему казалось, что он дерево — его руки и ноги приняли форму агонизирующих сучьев и корней изнывающего в предсмертной тоске растения.

— Мне лучше.

— Хорошо. Я пойду посижу во дворе, прямо под твоими окнами, Биллиш. Выпью еще капельку. Подумаю о том о сем. Утром нужно будет платить рабочим. Если я понадоблюсь тебе, Биллиш, только крикни.

Капитану было жаль Билли, в скорой смерти которого он теперь не сомневался, а хлебнув «Огнедышащего», он начал жалеть и себя самого. Всегда ему легче было ужиться и договориться с чужими людьми, чем со своей собственной семьей, и это было для него загадкой. Чужие люди для него были раскрытой книгой, родные же — тайной из тайн. Он не мог понять их.

Устроившись на скамейке под окном Билли, он прислонился спиной к стене, а кувшин и стакан поставил на скамейку рядом. В сумрачном молочном свете камни казались ему спящими животными. Воздух был напоен нежным ароматом.

Добившись своего и исполнив свой план тайком доставить Биллиша домой, он вдруг понял, что не знает, что ему делать дальше. В свое время он собирался всем рассказать о том, что жизнь, известная им, не единственная и есть еще одна жизнь, совершенно другая, чему Биллиш должен был явиться очевидным доказательством. Но теперь, когда Биллиш заболел, все пошло прахом. Ему вдруг подумалось о том, что считающий себя человеком много пожившим и мудрым, он фактически знает о жизни до смешного мало. А сидя дома, не узнает уже ничего.