После бури - Фредрик Бакман

едва предложил им прерваться, как Беньи, сотрясаясь от судорог, сложился пополам, и в следующую секунду вся зона ворот и даже коньки Бубу были заблеваны шоколадными шариками.

– ДА КАКОГО… ФУ, ТВОЮ МАТЬ… ФУ! ФУ! ВОТ ДЕРЬМО, БЛИН, Я ВЕСЬ В НЕМ! – в панике заорал Бубу, пытаясь отпрыгнуть назад, но, конечно же, поскользнулся и с размаху шлепнулся прямо в коричневую лужу.

Несколько минут все в ледовом дворце хохотали так, что чуть не задохнулись, их смех наверняка слышали даже в Хеде. Фатима прибежала убирать, но Амат подкатил к бортику и забрал у нее ведро и тряпку. Беньи со стыда чуть ему не вмазал.

– Я убирал за свиньями и похуже тебя, – улыбнулся Амат.

– Вряд ли бывает хуже! – с отвращением сказал Бубу и, глядя, как замерзает пятно на льду, сам чуть не блеванул.

– Что, неприятно пахнет, да, Бубу? – с издевкой спросил Амат, и они с Беньи снова принялись хохотать.

Огромное тело Бубу содрогалось от позывов рвоты, и у Беньи от смеха так закололо под ребрами, что пришлось опуститься на корточки. Оскорбленный до глубины души Бубу повис на бортике, заверяя Амата, что убедит Цаккель пересмотреть состав команды, и Беньи зашелся в новом приступе хохота и заорал, умоляя Бубу заткнуться.

Ради Бубу они переместились в другой конец площадки и отгородили поле поменьше, выставив вместо ворот бейсболки и бутылки с водой. И снова стали играть, как играли в детстве на озере: полный вперед без всяких правил. Просто и чисто. Мы против вас.

Амат запомнит этот вечер, как начало чего-то нового. Бубу – как конец. Петер чувствовал, что снова стал частью чего-то большего, Зазубами чувствовал, что стал частью чего-то большего первый раз в жизни. Столичному словно дали второй шанс побыть маленьким мальчиком, по уши влюбленным в хоккей. Что чувствовал Беньи, никто не знал, больше с клюшкой они его никогда не видели.

Однажды Мая напишет об этом вечере, залив весь блокнот слезами:

Он вечно в памяти у меня

Вечер накануне страшного дня

Ненадолго ты сделался прежним

Неукротимым и безмятежным

В теле азарт в сердце покой

Ты стал тогда совершенно такой

Каким тебе всегда хотелось —

Ты поймал крылатую радость свободу и целость!

Где я теперь мой друг тебя найду?

Остается верить что там ты снова на льду!

71

Убийцы

Все дети – жертвы детства родителей, потому что все взрослые хотят дать своим малышам то, что имели сами, или то, чего сами не имели. В конце концов все сводится либо к бунту против взрослых, с которыми нас свела жизнь, либо к попытке их копировать. Поэтому тот, кто ненавидит свое детство, часто наделен большей эмпатией, чем тот, кто вспоминает о нем с любовью. Тот, кому пришлось несладко, мечтает о других мирах, тот же, кому все давалось легко, и представить не может, что бывает по-другому. Мы так легко воспринимаем счастье как данность, если оно дано нам с самого начала.

Может быть, поэтому так трудно объяснить, что такое хоккей, тем, кому хоккей чужд. Потому что он либо был в твоей жизни всегда, либо не был никогда. Если ты вовремя не влюбился, то, повзрослев, решишь, что это спорт. Надо быть ребенком в тот самый первый миг, когда руки сжали клюшку, а в сердце воцарился покой, чтобы знать, что хоккей – всего лишь игра. Если повезет, по-настоящему повезет, он так и останется игрой навсегда.

Снежинки, огромные, как прихватки для кастрюль, падали на Бьорнстад, смех из ледового дворца долетал до самой парковки. Кому-то это покажется логичным, а кому-то безумным, но кое-где игра может спасти все твое детство. Всегда находясь в ее центре, ты не чувствуешь ни тревоги, ни страха, потому что для них просто не остается места. Есть только возбужденные крики, хохот и учащенное дыхание, и если все твои товарищи – товарищи по команде, ты никогда не одинок. Вечером, ложась в постель, ты не заснешь, а вырубишься, и родители осторожно стянут с тебя спортивный свитер. Утром ты проснешься голодный как волк, наскоро запихнешь в себя завтрак и вылетишь из дому, потому что на улице уже кто-то играет. Впереди всегда новая игра и последний решающий гол. Если ты любишь игру, любишь по-настоящему, то других воспоминаний о детстве, кроме нее, у тебя и не останется. Все твои самые счастливые мгновения – это ты с клюшкой в руках, плечом к плечу с лучшими друзьями, когда Вселенная умещается на нескольких квадратных метрах между двумя воротами и круче вас никого нет. Самое прекрасное, что можно дать ребенку, это возможность стать частью чего-то большего. Самое потрясающее – это быть вместе.

Поэтому так больно быть не таким ребенком. Ребенком, чье имя никто и не вспомнит, глядя на школьные фото, потому что он всегда был только частью собственного детства и никогда – частью чужого. Ему так холодно рядом с другими, что он замерзает внутри себя самого.

Маттео стоял в темноте между деревьями у края парковки рядом с ледовым дворцом. Он осторожно постучал ногой по замерзшей луже, слушая, как хрустит трескающийся лед. Интересно, озеро уже замерзло? Для мальчишек, которые увлекались хоккеем в этом городе, день, когда можно наконец выйти на озеро, был праздником важнее сочельника. Иногда этому радовался даже Маттео: они так увлекались своей игрой, что ненадолго переставали задирать и гнобить его. Только, к сожалению, передышка длилась не слишком долго.

Рут всегда говорила: «Потерпи! Одолеешь эти тринадцать лет и будешь свободен! И мы уедем отсюда, мы повидаем мир, ты и я, окей? Просто не высовывайся в школе и держись подальше от хоккеистов». Только это не так-то просто, когда в этом городе повсюду, куда ни плюнь, одни хоккеисты. Примерно в то же время три года назад, когда Маттео было одиннадцать, он ехал мимо озера на велосипеде и его поймали старшие мальчишки из школы. Сперва они обманули его, сказав, что он может поиграть с ними, это всегда так просто и так жестоко, а потом уговорили спуститься на лед и проверить, выдержит ли он. «Дальше! Дальше!» – кричали они. Поначалу они как будто подбадривали его, но скоро в их словах зазвучала угроза: «Иди вперед, не то мы тебе ноги переломаем, когда выйдешь на берег!»

Маттео зашел так далеко, что, когда лед под ним затрещал, он понял, что если сейчас побежит, то обречен на гибель, стоит перенести