Фурцева - Леонид Млечин

В силу изложенного представляется необходимым внимательно рассмотреть обстановку вокруг этого художника. Может быть, было бы целесообразным привлечь его к какому-то общественному делу, в частности, к созданию в Москве музея русской мебели, чего он и его окружение настойчиво добиваются. Просим рассмотреть».

Фурцевой помогало то, что в правящей элите были и люди, разбиравшиеся в искусстве. Евгений Матвеевич Самотейкин, референт Брежнева по внешнеполитическим делам, навещал опального скульптора Эрнста Неизвестного, привозил к нему высокопоставленных гостей. Изменить культурную политику партии они не могли, но пытались спасти талантливых людей от гонений. Это давало Екатерине Алексеевне какую-то возможность маневра, когда от нее требовали крови кого-то из мастеров, впавших в немилость по причине неортодоксальности.

Коллега ее мужа, Владимир Семенович Семенов, тоже заместитель министра иностранных дел, был поклонником современного искусства, коллекционировал его. В политике он стоял на очень жестких позициях, а в искусстве ценил настоящих мастеров, презирал правоверных конъюнктурщиков.

«Сегодня, — записал Семенов в дневнике 7 апреля 1968 года, — у нас появилась „обнаженная“ Сарры Дмитриевны Лебедевой. Очень приятная, по-античному пластичная вещь малой формы… С. Д. Лебедеву представили мне на выставке как одного из крупнейших скульпторов нашего времени. Скульптурой я тогда не интересовался, поэтому, сделав заинтересованное лицо, от дальнейшего знакомства уклонился. Как это жаль! Она нуждалась в поддержке, живая, полупризнанная и полугонимая бандой рвачей Вучетича. А я мог бы ей помочь словом, да и делом, но прошел мимо, несмотря на оценки людей, знающих толк в искусстве. Как много среди нас, людей, считающихся интеллигентами, людей полуинтеллигентных, полуневежественных. Вроде меня! И жалко, и совестно!»

Фурцева вновь и вновь ощущала, как изменилось ее положение в иерархии власти. Пока она была в ЦК, ее просили разрешить или запретить. Когда ее ограничили Министерством культуры, ситуация стала иной. Теперь Екатерина Алексеевна обращалась в ЦК за разрешением, а ее бывшие подчиненные решали: согласиться с ее мнением или отвергнуть. При слабом лидере сила аппарата становится огромной. Это и произошло в брежневские годы. Многое решается путем личных отношений, так рождается искусство ладить с аппаратом.

С 29 сентября 1955 года в аппарате ЦК существовал отдел культуры. Заведовал им Поликарпов. В декабре 1962 года подразделения, ведавшие идеологией, слили в единый отдел, его подчинили секретарю ЦК Ильичеву, а подотделом культуры руководил все тот же Поликарпов. В 1965 году восстановили самостоятельный отдел культуры. Его опять возглавил Поликарпов.

Дмитрий Алексеевич был догматиком, но он не уходил от сложных вопросов, то, что мог решить, решал. И был бескорыстен.

«От службы он не хотел ничего, — писал заместитель главного редактора „Нового мира“ Алексей Кондратович, — ни шикарных квартир, ни особых пайков и льгот, — служба была выше. Он служил с душой, а не ради чего-то. Он нисколько не походил на аппаратчиков новой формации, которым только бы урвать, схватить, получить».

Дмитрия Поликарпова невзлюбил секретарь ЦК Ильичев, обвинял в непозволительном либерализме… Кому-то сегодня Ильичев представляется широкомыслящим и разумным человеком. Верно забыли, каким он был на самом деле. Леонид Федорович вцепился в талантливый фильм Марлена Хуциева «Застава Ильича», передавший атмосферу Москву тех лет, настроения и чувства москвичей. Фильм оказался настоящей удачей, а начальство его разносило в пух и прах. Тогда ходила по Москве эпиграмма:

В верхах сказали сгоряча,Что у Хуциева порочная основа,И стала «Застава Ильича»Перед заставой Ильичева.

Рвавшийся наверх Ильичев проявил необыкновенную активность. Обвиненный в недостатке бдительности, Поликарпов тяжело заболел.

Александр Твардовский писал Валентину Овечкину: «Кругом пусто, пойти не к кому, даже о. Поликарпий, от которого порой можно было чего-то добиться, вновь заболел и находится в тяжелейшем состоянии, уже, говорят, не вернется на работу, а может быть, и домой из больницы не вернется».

Навестивший Поликарпова в больнице Альберт Беляев увидел «исхудавшего усталого старика, хотя ему только недавно исполнилось шестьдесят лет… Глаза его потускнели, смотрели безразлично, без каких-то эмоций, казалось, он смотрит не на тебя, а сквозь тебя, как будто он силился что-то увидеть за твоей спиной».

В 1965 году он умер. В ЦК его сменил прибывший из Белоруссии Василий Филимонович Шауро. Он прославился тем, что практически никогда не выступал. Он предпочитал молчать. Его предшественник Поликарпов ощущал себя хозяином и был заинтересован в том, чтобы его хозяйство процветало.

«О Шауро, — писал Алексей Кондратович, — этого сказать никак нельзя. Хозяйство для него уже не существовало. Есть должность, пост, позволяющий быть, казаться, представляться и присутствовать. А хозяйство со всеми заботами — одна тягость. И от хозяйства карьера может пострадать, переломиться и даже кончиться. Поэтому главная задача и заповедь — ничего не делать, по возможности ни во что ни вмешиваться, ни с кем не портить отношения. Ни о чем не беспокоиться, бездействовать и избегать самого опасного — решений».

В начале 1960-х годов идеологический аппарат ЦК обновился за счет выпускников Академии общественных наук, некоторые из них потом стали докторами наук, профессорами. В сектор художественной литературы пришли Альберт Андреевич Беляев и Александр Алексеевич Михайлов, в сектор кино — Георгий Иванович Куницын, в сектор театров Алла Александровна Михайлова. «Это были молодые люди из провинции, совершенно не знакомые со сложными лабиринтами политической жизни столицы и особенно ее верхушки, — вспоминал

Альберт Беляев, недавний моряк и секретарь Мурманского обкома комсомола. — Мы были полны надежд на лучшее будущее, на то, что партия очистится и отделит себя от сталинизма и его преступлений против собственного народа…»

Инструктор отдела культуры Юрий Борисович Кузьменко на внутреннем совещании предлагал отменить предварительную цензуру, пусть главный редактор литературно-художественного журнала сам решает, что ему печатать. Главных редакторов назначает секретариат ЦК, не справятся — их сменят. Но система не могла существовать без цензуры. Руководители Главлита твердили: «Каждое произведение литературы и искусства должно работать во славу партии и советской власти».

Формально Главлит подчинялся отделу пропаганды ЦК. Фактически руководители цензуры вели себя очень самостоятельно; они понимали, что система такова: за то, что они запретили совершенно безобидное произведение, их никогда не накажут, в худшем случае попросят отменить решение. А если они пропустят нечто недозволенное, то поплатятся своими креслами…