Сталин и Рузвельт. Великое партнерство - Батлер Сьюзен

Сталин ответил, что народ еще больше жаждет крови немцев, что разрушение Крыма – ничто по сравнению с тем, что произошло на Украине; немцы показали себя дикарями и садистами, испытывающими ненависть ко всему, созданному человечеством.

Рузвельт сообщил Сталину о том, что Эйзенхауэр планирует начать одну наступательную операцию 8 февраля, другую – 12-го, а основной прорыв немецкого фронта должен состояться в марте. Он попросил Сталина, чтобы генералу Эйзенхауэру и его штабу разрешили напрямую связываться с советским штабом через генерала Дина в Москве для обеспечения большей оперативности в координации действий армий союзников вместо обмена данными через начальников штабов в Лондоне и Вашингтоне, как это происходило до сих пор. (Генерал Маршалл, измученный сопротивлением британцев любым переменам, которое он хотел преодолеть, попросил Рузвельта обсудить этот вопрос со Сталиным.) Сталин согласился, обещая проработать детали.

Когда беседа коснулась роли Франции, Рузвельт, зная после Тегерана, что Сталин разделяет его негативное мнение о де Голле, рассказал о своей беседе с де Голлем в Касабланке два года назад, когда де Голль сравнил себя как духовного лидера Франции с Жанной д’Арк, а как политического деятеля – с Клемансо.

Сталин заметил, что «в действительности вклад Франции в военные операции на Западном фронте в настоящее время является очень скромным, а в 1940 году они и вовсе не оказали [немцам] никакого сопротивления»[840].

Затем Франклин Рузвельт заявил, что теперь позволит себе сообщить маршалу кое-что по секрету, так как не хочет говорить об этом в присутствии премьер-министра Черчилля, а именно: британцы целых два года носились с идеей превратить Францию в сильную державу, которая будет способна разместить 200 000 войск на восточной границе для удержания линии фронта на время, необходимое для концентрации мощной британской армии. Он сказал, что британцы странные люди, они вознамерились сидеть сразу на двух стульях.

Затем они обсудили раздел Германии на оккупационные зоны. Рузвельт сказал, что предпочел бы северо-западную зону, но англичане думают, что американцы должны сначала восстановить порядок во Франции, а затем передать Великобритании политический контроль над этой страной. Сталин спросил Рузвельта, следует ли отвести оккупационную зону и для Франции. Президент считал, что предоставить Франции зону оккупации крайне важно, и Стеттиниус уже информировал об этом Идена на Мальте. Но, зная о неприязни Сталина ко всему, что касается Франции, теперь Рузвельт заявил лишь, что в целом «это неплохая идея», а затем добавил, что «она продиктована только доброй волей».

Сталин и Молотов категорично заявили, что это, пожалуй, единственный резон предоставить Франции зону оккупации.

Поскольку было уже почти пять часов, Рузвельт пригласил собеседников в большой зал, где вот-вот должна была открыться первая пленарная сессия.

Глава 14

Мироустройство

Вход в большой зал крымского «Белого дома» длиной свыше тридцати шести метров был украшен красивыми коринфскими колоннами и огромной статуей Пенелопы из белоснежного мрамора. Семь высоких дверей во французском стиле вели во внутренний двор на левой стороне зала, напротив, на правой стороне, красовались семь высоких арочных окон, за которыми открывался горный пейзаж. В изысканно украшенный потолок были врезаны 280 укрытых в нишах светильников, которые включали бы в том случае, если бы дневные заседания продолжались до наступления сумерек. В дальнем конце зала у огромного камина из белого мрамора стоял большой круглый стол, вокруг которого предстояло собираться участникам конференции. Покрытый бежевой тканью стол окружали ряды деревянных стульев. Ближе всего к столу были установлены три кресла, предназначенные для глав великих держав. Перед каждым стулом на столе были разложены коробки с сигаретами и сигарами. В пламени камина весело потрескивали дрова.

Сталин в окружении советников вошел в зал, когда Рузвельт и Черчилль уже сидели за столом. Сталин подошел к президенту Соединенных Штатов и крепко пожал ему руку.

Рузвельт всегда садился спиной к камину. Во внешнем кольце стульев расположились генерал Маршалл, адмирал Кинг, генерал Дин, генерал ВВС армии США Лоуренс Кутер (он заменил генерала Хэпа Арнольда, у которого возникли проблемы с сердцем), генерал Макфарланд, заменивший генерала Макартура. В советскую делегацию вошли адмирал Кузнецов, генерал Антонов, маршал авиации Худяков и Вышинский. Гопкинс по болезни отсутствовал на первом заседании, но принимал участие во всех последующих сессиях.

Президент в таких случаях обычно надевал деловой костюм серого или синего цвета, непременно с платочком в нагрудном кармане пиджака. Сталин и Черчилль надели военную форму. На Черчилле была форма полковника, а на Сталине – простой китель светло-зеленого цвета, застегнутый до самого горла, со звездой на красной планке на левой стороне груди[841].

За круглым столом не было председательского места. Но если бы оно было, его занимал бы Рузвельт. Так случалось всегда, где бы он ни был: на совещании с членами руководства США или с иностранцами, с главами государств, как это происходило в Вашингтоне, Квебеке, Касабланке или в Тегеране, – президент председательствовал всегда и везде. С ним как с президентом США соглашались не только правительства государств, уважали Рузвельта и восхищались им даже простые люди в самых дальних уголках мира. Весьма популярный в те годы писатель Карло Леви вспоминал, как в 1945 году, войдя в одну из лачуг в забытой богом полунищей деревеньке Калабрии, он увидел на стене этой лачуги распятие, фотографию убитого на фронте сына, а рядом – портрет Рузвельта[842]. Президент знал о своей популярности в мире, принимал это как данность и в лишних комплиментах не нуждался. Вечером в день прибытия в Ялту на ужине с дочерью, Гарриманами, Лихи и Стеттиниусом он четко понимал, что прибыл на конференцию исключительно как глава государства. Стеттиниус отмечал, что, когда заходила речь о его популярности, он улыбался и объяснял это своим «тонким чувством юмора»[843], но, говоря серьезно, пояснял, что он просто является старшим по должности и поэтому «люди просто приходят на него посмотреть», и было очевидно, что эта мысль делает его счастливым. Хотя, пусть на мгновение, не могло ли ему прийти в голову, что он… начальник всей планеты?

Как только в «Белом доме» воцарилась тишина и сидящие за столом перестали тихо беседовать, Сталин на правах хозяина предложил Рузвельту председательствовать на конференции. Президент заявил, что он счастлив открыть столь историческое собрание в таком замечательном месте. Он поблагодарил Сталина за создание таких комфортных условий во время войны. Рузвельт предложил собравшимся вести переговоры в порядке обмена мнениями, выраженными в непринужденной и откровенной форме. А чтобы не выглядеть в глазах собравшихся наивным, себе на уме либо просто болтуном, президент добавил, что из собственного опыта знает: лучший способ вести дела – обсуждать их искренне и не откладывать в долгий ящик важные решения. (Несомненно, он здесь вторил стихотворению Эмили Дикинсон: «Скажи всю правду, но лишь вскользь».)

Затем, демонстрируя свой непоколебимый оптимизм, он заявил, обращаясь прямо к Сталину: «Сегодня мы понимаем друг друга лучше, чем раньше, и месяц за месяцем взаимопонимание между нами возрастает»[844]. (Если это касалось его лично и Сталина, то это было чистой правдой. В то же время это был намек Черчиллю, который, как надеялся Рузвельт, этот намек поймет.) Затем он призвал всех провести анализ военной ситуации. «Военные вопросы, особенно те, что касаются самого важного – Восточного фронта, следует обсудить прежде всего», – таким непринужденным образом президент положил начало обсуждению наболевших вопросов, и Россия оказалась в центре внимания. Рузвельт высказал пожелание, чтобы представитель штаба из команды Сталина сделал подробный доклад на эту тему.