Петр 2 альтернативный - Илья Канаев

  - То, что и планировали, только уже сегодня.

  - Выйдет ли? В последнее время мальчишка передвигается по городу непредсказуемо.

  - Постарайся быть рядом с ним и вовремя подать мне нужный сигнал. Времени не осталось. Либо мы закончим начатое, либо до завтра не доживём.

  - Я руки на царя не подниму, кто бы там ни скрывался под его личиной.

  - Чистоплюй хренов. Ты главное придержи его, пока я сам к нему добираться буду. Душил я его отца и на сыночка рука не дрогнет подняться!

  Белосельский кивнул и, посмотрев в окошко кареты на особняк, где совсем недавно предавался счастливым утехам, прошептал.

  - На что только мы идём ради наших женщин!

  Генерал хмыкнул в сумраке кареты:

  - Екатерина станет твоей, только если мы сделаем то, что должно!

  - А как же великая княжна Наталья и тётки её голштинские? По закону они наследницы трона!

  - Закон, что дышло, куда сильные люди его повернут - то и сбудется. Голштинцы отрезанный ломоть. Нет у них больше своих людей в России. А насчёт Натальи не беспокойся. В том хаосе, который начнётся с падением царя, никто не захочет снова возводить на трон ребёнка. А теперь иди, займись делом, мне ещё нужно всех остальных подготовить!

  Чтобы отыскать обер-шенка, генерал-губернатору Санкт-Петербурга Ивану Дмитриеву-Мамонову пришлось помотаться по городу. В собственном доме Василия Салтыкова не оказалось. Не было его и во втором отделении Собственной ЕИВ канцелярии, в числе прочего занимающейся винными погребами, входящими в сферу ответственности обер-шенка. Разочарованный, генерал решил вернуться на своё рабочее место в крепость и здесь Салтыков нашёл его сам.

  - Вот и ты, Василий Фёдорович! А я повсюду тебя ищу.

  - И я тебя, братец. Пойдём в тихое место, поговорим.

  В доме коменданта крепости нашлась комната с небольшим глухим окошком, выходящим на глухой двор. Поставив снаружи у двери верного себе человека, Дмитриев-Мамонов предложил родственнику присесть и рассказать, что за нужда привела его к нему.

  - Боязно мне, Иван Ильич. Остерман и Голицын в большую силу вошли. Даже Ушакова на дыбу отправили. Говорил я об этом с Василием Федоровичем Салтыковым, тёзкой моим. И с сенатором Семёном Салтыковым, командиром преображенцев толковал.

  - И что они сказали?

  - А ничего. Плечами пожимают, да талдычат 'всё в воле государевой'! Не пойдут они против барона, да князя, если царь за ними будет.

  - Печально. А ты сам что думаешь?

  - А что я? Моё дело вино пробовать, да следить чтобы дворцовые погреба не пустые стояли1

  - Испугался значит?

  - Не грех бояться то! Переждать надобно, пока всё не успокоится. А там, глядишь, Дмитрий Голицын на барона Остермаана снова осерчает!

  - А ты не думал, Василий, что не в них дело? Что Меншикова да Ушакова свалил сам Пётр Алексеевич?

  - Да где ж мальчонке неразумному до этого додуматься? Нет, то интриги его придворных и прежде всего немцев, Остермана и Левенвольде!

  - Неразумный говоришь? Да ты в своих погребах совсем за жизнью столичной не следишь? Мальчонка поумнее нас с тобой будет! И знаниями тайными владеет и характер не детский имеет. Вот кто опасен нам и роду нашему!

  - Что ты такое говоришь крамольное, Иван Ильич! Пётр Алексеевич царь, а об уме его не следует рассуждать верным подданным!

  Салтыков начал противоречить самому себе, а Дмитриев-Мамонов с тоской понял что родственник, на которого он сильно рассчитывал в предстоящей заварухе, пытается увильнуть и отмежеваться от их дела.

  - Правду я говорю, которую и ты знаешь! Изведёт он всех, кто ему опасен. Начал с голштинцев, потом Меншиков, теперь вот Ушаков. Скоро и до дочерей Ивана V доберется!

  - Не говори того, Василий! Изменнические речи твои и тебя погубят и меня и племянниц моих!

  - Похоже ты чересчур сильно испугался. Небось, побежишь донос на меня делать, старый пень?

  - Не побегу, всё ж родственник ты мой, но и ты гордыню свою смири, Иван Ильич. Служи царю честно и не ропщи!

  Дмитриев-Мамонов понял, что разговор бесполезен и поддержки от Салтыкова ждать не приходится. Встал со стула и, подойдя к окну, взглянул в сторону Трубецкого бастиона за стеной двора. Императорского флага над ним не видно, значит мальчик всё ещё на противоположном берегу Невы, в Летнем дворце. В любой момент дозорный на стене может дать сигнал, что скоро царь направится сюда. В любой момент в пыточной Ушаков начнёт говорить и первым на кого укажет бывший глава Третьего отделения станет он, новый столичный генерал-губернатор.

  - Поздно, Василий Фёдорович, мне уже некуда отступать. Жаль, многих верных людей уже потерял. Думал, ты мне поможешь, да видно не судьба.

  - В чём помочь? Что ты задумал, Иван?

  - Уже не важно. Ты посиди здесь до вечера, пока всё не решится. Не говори ни с кем и не шуми, всё равно не услышат.

  - Да ты никак меня арестуешь?

  - Будет лучше если ты не станешь путаться у меня под ногами пока я решу проблему с Петром Алексеевичем.

  Салтыков вскочил:

  - Никак кровавое дело замыслил? Да ты изменник!

  Толстенький, невысокий обер-шенк затряс головой. Высоченный широкоплечий генерал посмотрел на родственника и покачал головой.

  - Не делай вид, что ты не знал.

  - О чём ты? - Салтыков весьма натурально побледнел. - Так это ты! Ты убийц к царю подослал! Ты нас всех погубил!

  - Ну, ещё не вечер. Прости, Василий.

  Резким ударом в челюсть Дмитриев-Мамомнов сбил обер-шенка с ног. Боярин, откатившись к стене, постанывая, попытался приподняться и с испугом глядел на собеседника. Генерал с удовлетворением оценил ссадину на щеке у родственника.

  - Если меня снова постигнет неудача - скажешь, что не знал ничего о моих планах! Позаботься о Прасковье и моём сыне. Афанасьев!

  Приоткрыв дверь, губернатор кликнул часового. В комнату ввалился дюжий гренадёр, стоявший у двери.

  - Слышал, о чем мы тут толковали?

  - Никак нет, ваше превосходительство!

  - Это хорошо. Доставай свой тесак, солдат и следи за ним. Если слово хоть одно попытается сказать - руби насмерть! Понял мой приказ?

  - Так точно, Ваше превосходительство!

  - Смотри! Не выполнишь что велено в точности - головы лишишься!

  Дмитриев-Мамонов в последний раз взглянул на притихшего родича и вышел из комнаты. Счёт времени пошёл на минуты. И этот его бой ничем не будет напоминать штурм Нарвы или бой под Полтавой, ничем кроме крови и смерти.

  С утра Яков Синявич принёс текст готовящегося выпуска 'Ведомостей'. Были в нём различные новости, в том числе известие об аресте Главы III Отделения.

  - Ваше величество, чтобы не вызвать преждевременного брожения умов рекомендую эту новость пока придержать.

  Левенвольде лично курировал нашего борзописца, снимая с меня часть нагрузки в ежедневной рутине. Я кивнул, соглашаясь, и подумал, что нужно создать что-то вроде цензурного комитета. Плохо говорящий по-русски лифляндец не совсем подходил на роль цензора. Спросил Синявича:

  - Как обстоят дела со сбором частных объявлений?

  - Очень тяжело, Ваше величество. Люди не понимают, зачем они должны платить деньги за несколько строк в газете.

  - Не отчаивайся, Яков. Со временем купцы и горожане поймут, особенно если ты будешь регулярно публиковать истории об успешном использовании объявлений в твоей газете.

  Глаза у хроникёра загорелись. Подозреваю, эти истории он начнёт сочинять сам. В условиях информационного вакуума эффект газетного вранья может быть сокрушительным. Ещё одна причина для введения цензуры.

  - Попробуй использовать опыт французской 'La Gazette'.

  Почти сто лет прошло, как француз Теофраст Ренодо придумал рекламное агентство под названием 'адресное бюро'. Надеюсь, Синявич наслышан о нём, хотя с тех пор прошло уже много лет и в европейских странах издавались тысячи газет. Пока же мой газетчик принялся жаловаться на нехватку средств и людей для сбора новостей. Пришлось дать указание помочь органу печати финансами и организационно.

  - Нужно при моей канцелярии организовать стол по сбору новостей на манер Бюро переводчиков в 'La Gazette'. Пусть юнкеры не только мне доклады строчат, но и приносят всякие известия. Юсупов вместе с тобой эти новости отсортирует и можно будет публиковать их в 'Ведомостях', а также не откладывая размещать на стене где-нибудь на Бирже для всеобщего уведомления.

  Получится не совсем то, что было у Ренодо и не так, как в первых телеграфных информационных агентствах. В отличии от Шарля-Луи Аваса, создавшего в 1835 году первое агентство печати Гавас (позже переименованное в Франс Пресс), у меня пока нет телеграфа, нет рекламного рынка и печатное издание пока что одно-единственное. Но информация имеет ценность сама по себе, даже на таком убогом носителе как доска объявлений в деловом центре империи.