Жить, чтобы рассказывать о жизни - Габриэль Маркес

Одним из исключений был пожилой и привлекательный мужчина в превосходном пальто из верблюжьей шерсти и шляпе, который шел за мной примерно три квартала от театра, когда я возвращался в газету. Его сопровождали очень красивая женщина, так же, как и он, хорошо одетая, и один друг, менее безукоризненный. Он снял шляпу, чтобы приветствовать меня, и представился именем, которое я не запомнил. Без обиняков он мне сказал, что не может согласиться с материалом о пострадавшем, потому что репортаж напрямую подыгрывает коммунизму. Я ему объяснил без излишних преувеличений, что я был только стенографистом истории, рассказанной самим главным героем. Но у него были свои собственные мысли, и он думал, что Веласко был внедренным агентом в вооруженных силах на службе Советскому Союзу. Тогда я стал подозревать, что беседовал с высоким чиновником армии или военно-морского флота, и у меня появилась мысль о прояснении ситуации. Но очевидно, он хотел сказать мне только то, что сказал.

— Я не знаю, делаете ли вы это на совесть или нет, — сказал он. — Но как бы там ни было, вы оказываете плохую услугу стране и потрафляете коммунистам.

Его ослепительная супруга сделала тревожный жест и попыталась увести его под руку с мольбой в низком голосе: «Пожалуйста, Рохелио!» Он закончил фразу все с той же сдержанностью, с которой начал:

— Поверьте мне, пожалуйста, что я позволяю себе сказать вам это только из-за восхищения, которое чувствую к тому, что вы пишете.

Он снова пожал мне руку и был подхвачен нервозной супругой. Удивленному Рохелио не удалось попрощаться.

Это был первый из серии инцидентов, которые нас подвигли серьезно задуматься о рисках на улице. Несколькими днями ранее в бедной таверне позади газеты, которая служила рабочим района до самого утра, двое неизвестных предприняли попытку беспочвенного нападения на Гонсало Гонсалеса, который там пил свой последний ночной кофе. Никто не понимал, какие основания могли быть против самого миролюбивого в мире человека, за исключением того, что они спутали его со мной из-за наших карибских манер и манеры одеваться, и двух первых букв его псевдонима: Гог. В любом случае служба безопасности издания меня предупредила, чтобы я не выходил один вечерами в город, что с каждым разом становилось все опаснее. Для меня же, наоборот, город был настолько надежным, что я шел до моей квартиры пешком после работы.

Одним ранним утром тех напряженных дней я почувствовал, что настал мой час, когда на меня обрушился град из стекла от кирпича, брошенного с улицы в окно моей спальни. Это был Алехандро Обрегон, который потерял ключи от своей квартиры и не нашел ни бодрствующих друзей, ни места в гостинице. Изнуренный поисками ночлега и уставший звонить в сломанный звонок, он нашел решение с помощью кирпича с соседней стройки. Едва поприветствовав меня, чтобы окончательно не разбудить, когда я открыл ему дверь, Алехандро рухнул на спину на пол и мгновенно уснул.

Потасовка за свежую газету в дверях «Эль Эспектадора», прежде чем она появлялась на улице, с каждым разом была все больше. Служащие коммерческого центра задерживались, чтобы купить ее и прочитать очередную порцию в автобусе.

Думаю, что интерес сначала был вызван состраданием читателей, начал расти благодаря захватывающему сюжету, неожиданному, загадочному и с политической точки зрения, и с литературной. Отдельные эпизоды, рассказанные мне Веласко, я подозреваю, были им придуманы, и он находил символические и сентиментальные образы, как явление первой чайки, которая не хотела лететь. В повествовании о самолетах, рассказанном им, была кинематографическая красота. Один друг, мореплаватель, спросил меня, как случилось, что я так хорошо знаю море, и я ему ответил, что я не делал ничего, кроме того, что фиксировал наблюдения Веласко. Начиная с определенного момента мне уже нечего было добавить.

Командование военно-морского флота не разделяло этого настроения. Немногим раньше последней публикации оно направило в газету письмо с протестом, что с сухопутной точки зрения и в мало элегантной форме была рассмотрена трагедия, которая могла произойти где угодно, где действовали военно-морские подразделения. «Несмотря на траур и скорбь, которым предались семь почтенных колумбийских семей и весь состав военно-морского флота, — говорилось в письме, — кому-то показалось уместным превратить это в роман-фельетон хроникеров — новичков в предмете, изобилующий техническими неточностями и нелогичными заявлениями, вложенными в уста удачливого и достойного похвалы моряка, который отважно спас свою жизнь». На таком основании военно-морской флот ходатайствовал о вмешательстве Бюро информации и прессы президента Республики. Цель — привлечение офицера-консультанта для будущих публикаций. К счастью, когда пришло письмо, мы готовили уже предпоследнюю часть и смогли игнорировать письмо до следующей недели.

Перед заключительной публикацией полного текста мы попросили у потерпевшего, чтобы он нам помог со списком и адресами других его приятелей, у которых были фотоаппараты, и они нам прислали целую коллекцию фотографий, снятых во время трагической экспедиции. На большинстве фотографий были запечатлены группы людей на палубе на фоне ящиков с бытовой техникой — холодильниками, плитами и стиральными машинами, — с четко различимыми марками производителя. Этой неожиданной удачи было достаточно для опровержения официальной версии. Реакция правительства была немедленной и определенной, и приложение газеты превысило все прецеденты и прогнозы интереса читателей. Но у непобедимых Гильермо Кано и Хосе Сальгара был только один вопрос:

— А теперь какого хрена будем делать?

В тот момент у нас, укачанных славой, не было ответа. Все темы нам казались банальными.

Через пятнадцать лет после публикации этой истории в «Эль Эспектадоре» издательство «Тускетс» в Барселоне напечатало его в книге с золотым переплетом, которая стремительно разошлась. Вдохновленный чувством справедливости и моим восхищением героическим моряком, я написал в конце пролога: «Есть книги, которые обязаны не тем, кто их пишет, а тем, кто проживает написанное, и это одна из них. Право на авторство, следовательно, будет у того, кто их заслуживает: нашего соотечественника, который должен был страдать десять дней без еды и питья на плоту для того, чтобы эта книга была возможна».

Это была не пустая фраза, права на книгу были полностью оплачены Алехандро Веласко благодаря моим ходатайствам издательством «Тускетс» в течение четырнадцати лет. До тех пор адвокат Гильермо Сеа Фернандес из Боготы долго убеждал всех, что права принадлежат Веласко, заведомо зная, что это не так по закону, исключительно благодаря моему восхищению его героизмом, его таланту рассказчика и нашей дружбе.

Иск против меня был предъявлен в гражданском суде 22-го округа Боготы. Мой адвокат и друг Альфонсо Гомес Мендес отдал тогда издательству «Тускетс» распоряжение отменить заключительный абзац пролога «в последующих изданиях и не платить Хосе Алехандро Веласко более ни сентимо за права до тех пор, пока суд не вынесет решения». Так и было сделано. После долгого слушания, которое включило в себя документальные свидетельские и технические показания, судья вынес решение, что единственным автором был я, и не согласился с претензиями, которые заявлял адвокат Веласко. Следовательно, оплаты, которые Веласко были сделаны до тех пор по моему решению, были не основанием признания моряка в качестве соавтора, а добровольным и свободным решением того, кто его написал. Авторские права также по моему распоряжению были пожертвованы одному образовательному фонду.

Найти подобную историю нам было невозможно, потому что она была не из тех, что придумываются на бумаге. Сама жизнь сочиняет такие истории, и почти всегда спонтанно. Мы это поняли позже, когда пытались писать биографию великолепного велогонщика Антиокии Района Ойоса, получившего в том году титул национального чемпиона в третий раз. Мы ее выпустили с громким ажиотажем, опробованным на репортаже о моряке, и продлили до девятнадцати глав, прежде чем поняли, что публике нужен Рамон Ойос, взбирающийся на горы и приходящий первым к финишу, а не его бытовая жизнь.

Чуть теплившуюся надежду на восстановление мы различили однажды днем, когда Сальгар позвонил мне по телефону, чтобы я немедленно присоединился к нему в баре гостиницы «Континенталь». Он был там со своим старым и серьезным другом, который только что представил ему своего спутника, абсолютного альбиноса в рабочей одежде с волосами и бровями настолько белыми, что они казались ослепляющими даже в полумраке бара. Друг Сальгара, известный предприниматель, представил его как горного инженера, который проводил раскопки на пустоши в двухстах метрах от «Эль Эспектадора» в поисках мифологического сокровища, которое принадлежало генералу Симону де Боливару. Его спутник — близкий друг Сальгара, как и мой с тех пор — нам гарантировал правдивость истории. Она не внушала доверия по причине своей наивности: когда разбитый и умирающий освободитель намеревался продолжить свой последний поход из Картахены, считалось, что он предпочел не везти многочисленные личные драгоценности, обретенные им в тяготах войн как достойный запас для хорошей старости. Когда он решился продолжить свой суровый поход, неизвестно — в Каракас или в Европу, он осмотрительно спрятал их в Боготе под защитой системы лакедемонских шифров, очень распространенной в те времена, чтобы получить их, когда ему будет необходимо, из любой части мира. Я вспоминал эти сведения с нестерпимым беспокойством, пока писал «генерала в своем лабиринте», где история сокровищ должна была быть главной, но я не нашел достаточных данных, чтобы сделать ее правдоподобной, наоборот, она мне показалась неубедительным вымыслом. Это сказочное богатство, так никогда и не вызволенное его хозяином, было тем, что горный инженер искал с таким упорством. Я не понял, зачем он нам это раскрыл, пока Сальгар мне не объяснил, что его друг, вдохновленный историей пострадавшего в кораблекрушении, захотел нас информировать о прошлых событиях, чтобы мы следовали за ним до того дня, пока это не сможет быть опубликовано с таким же размахом.