Пути Предназначения - Влада Воронова

Клемент шёл по поселковой улице к таниарской церкви. Оставалось поговорить с преподобным Григорием и можно возвращаться в соседний райцентр, чтобы оттуда вылететь в Алмазный Город.

Опять телепаться на лошади… Верховой ездой Клемент владел прекрасно, но хороша она только в качестве развлечения. Рассматривать лошадь в качестве реального транспортного средства в эпоху лётмаршей нелепо до глупости.

Но векаэсники накрыли весь пятый район двенадцатого сектора стазисным полем. Теперь здесь не работают электрогенераторы, мертвы энергокристаллы, не способны стрелять бластеры и пистолеты с пороховым зарядом…

Даже нельзя метнуть нож или воспользоваться арбалетом, потому что стазис снизит скорость и силу их полёта, заставит уже через полметра упасть на землю.

Дышать в стазисе тяжело, ходить трудно, словно сквозь воду. Клементу, с его крепким, превосходно натренированным телом, стазис не мешал, но каково приходилось калекам?

Таниарская церковь оказалась просторным квадратным строением в три этажа. По углам высокие узкие башенки, увенчанные неким подобием чалмы, на крыше квадрата нечто вроде стеклянной пирамиды.

Внутри три ряда скамеечек для прихожан, у противоположной входу стены — похожее на театральные подмостки возвышение для священника, посреди помоста водружён алтарь. Стены расписаны сложным узором из цветов и текстов молитвенных песнопений. Роспись выцветшая, местами облупившаяся. Церковь давно требовала серьёзного ремонта.

Церковный зал заполнялся прихожанами, приближался час дневной службы. Семинарист-практикант зажигал ароматические курительницы.

Скандально знаменитый поп оказался точно таким же, как и все настоятели полунищих поселковых церквушек: обряжен в сильно поношенную синюю рясу, минимум ранговых татуировок.

Только вот глаза… Яркие, живые, без той усталой, ко всему равнодушной скуки, которая присуща всем стареющим служакам низких званий, вне зависимости от того, где они служат — в церкви или в армии.

Преподобного Григория беды и радости прихожан интересовали по-настоящему, а не по долгу службы. И был этот интерес не тем жадным досужим любопытством, которое может вызвать лишь враждебность и отвращение. Взгляд преподобного Григория приветлив, как солнечный луч по весне. Клемент невольно улыбнулся, шагнул на встречу его теплу.

— Вы хотите исповедоваться, уважаемый? — спросил преподобный.

— Да, — неожиданно для себя сказал Клемент. И добавил уверенно: — Я хочу вам исповедаться.

— Тогда идёмте ко мне в кабинет. Там вас не услышит никто, кроме меня и вашего бога.

— В кабинет? — не понял Клемент. — Но… — Он глянул в сторону церковной исповедальни.

— Вы ведь лаоранин, уважаемый? Вам может быть неприятно говорить о сокровенном в стенах чужого святилища.

Клемент не привык, чтобы кто-то заботился о его душевном комфорте.

— Нет, — быстро сказал он. — Ничего. Я не хочу вас затруднять, преподобный. Любое святилище свято.

— Тогда пожалуйста, — жестом пригласил его в исповедальню Григорий. «Именно пригласил, а не повелел пройти, — отметил Клемент. — Странный поп».

— Осмелюсь напомнить, рабби, — сказал семинарист, — что сейчас время обедни.

— У великой матери впереди целая вечность, — возразил Григорий, — а людская жизнь коротка, и потому исповедь нашему гостю нужна сейчас.

— Но взгляните, рабби, вас ждут прихожане.

— Вседержительница услышит их молитвы и без моего посредничества. Или вы полагаете, будто великая мать глухая или скудоумная, и я должен объяснять ей, в чём заключается смысл обращённых к ней речей?

Семинарист издал сдавленный горловой звук, смесь испуга, изумления и возмущения. Прихожане засмеялись, зааплодировали.

— Идёмте, — вновь пригласил Клемента Григорий. — Только куртку сдайте в гардеробную, в исповедальне тепло, и вам будет неудобно в верхней одежде.

Таниарская исповедальня оказалась маленькой комнатой с голыми белыми стенами. Слева от входа стоит кресло исповедника, справа — маленький алтарчик с кувшином святой воды. Всё точно так же, как и в лаорнаской церкви, с той лишь разницей, что алтарь украшен не звёздами пресвятого, а треугольниками великой матери. И подле кресла исповедника поставлено второе кресло, для исповедующегося.

Клемент неуверенно оглянулся. В дворцовых церквях правила исповеди требовали, чтобы прихожанин чельно поклонился алтарю и громко произнёс своё имя и звание. Хотя теньмам позволялось или, скорее, предписывалось ограничиваться номером…

Как начинается исповедь у таниарцев Клемент не знал, а спросить не решался.

— Никаких дополнительных церемоний не нужно, уважаемый, — сказал Григорий. — И пресвятому Лаорану, и великой матери ваше имя и звание известны и без выкриков. Мне же их лучше не знать, так легче сохранить непредвзятость суждений. Если по ходу разговора вам самому захочется назваться, то назовётесь. Нет — значит нет.

— Но разве это не нарушает уставные предписания вашей церкви? — с растерянностью спросил Клемент.

— В каждом правиле есть место для исключений. Ведь вы же не хотите себя называть?

— Нет.

— Так и не называйтесь. Лучше присядьте.

— Куда? — не понял Клемент. Кресла оказались совершенно одинаковыми и стояли так, как принято в гостиных: навстречу и немного наискосок друг к другу, чтобы смотреть можно было и на собеседника, и в сторону.

— А куда хотите, — сказал Григорий.

— Если позволите, преподобный, я предпочёл бы сесть на пол, как принято у лаоран.

— Как вам будет удобнее, так и садитесь.

Клемент сел на ковёр у ног преподобного, сложил руки на коленях, склонил голову. Преподобный проговорил:

— Пусть милосердная мать ниспошлёт вам свою благодать, уважаемый, вне зависимости от того, во что вы веруете и не веруете.

Клемент смотрел на него с изумлением.

— У вас на исповедях бывают атеисты?!

— Снять тяжесть с души необходимо всем. А кабинетов психологической разгрузки здесь нет.

— Но как же комендатура? — не поверил Клемент. — Жандармы будут задавать вам вопросы о беседах с реформистами.

— У жандармов есть право вопросы задавать, у священника — обязанность на них не отвечать. В таниарстве тоже соблюдается тайна исповеди.

— Да, — опустил взгляд Клемент. В лицее и в Алмазном Городе любая исповедь была разновидностью допроса в службе безопасности. Для теньма иначе быть и не могло.

Но здесь Клемент был почти что людем. И мог рассчитывать на настоящую исповедь.

— Много лет я считал себя мёртвым, — сказал Клемент. — Но теперь вдруг оказалось, что я жив.