Социальная философия - Олег Романов

В современной литературе часто обосновывается мысль о постиндустриальной перспективе как общей для всего человечества парадигме развития. Причем в этом случае, как и во всех рассмотренных выше, западноевропейские цивилизационные стандарты принимаются за общечеловеческие, а тот путь развития, по которому пошла Западная Европа, интерпретируется не иначе как магистральный для всех народов и государств нашей планеты. Схема здесь проста: коль скоро именно западная цивилизация – европейская и североамериканская – достигла наибольших успехов в развитии научно-технического прогресса, прежде всего прогресса в создании и эффективном использовании новейших информационных технологий, то другим цивилизациям ничего иного не остается, как следовать в ее фарватере движения. Но так ли это?

Даже если согласиться с тем, что все локальные цивилизации будут проходить одни и те же стадии формационного развития, то и в данном случае нельзя утверждать, что все они утратят свою цивилизационную качественную определенность и, более того, начнут превращаться в социокультурные образования западноевропейского типа. Здесь вся проблема в том что с теоретической точки зрения совершенно неправомерно отождествлять формационные стадии исторического процесса с цивилизационной дифференциацией человечества. Такого рода отождествление есть не что иное, как своего рода формационное высокомерие. От того, что локальные цивилизации либо проходят, либо стремятся достичь одних и тех же стадий формационного развития, они не перестают быть локальными цивилизациями. Локальные цивилизации, осваивая новые формационные свойства и качества, по необходимости адаптируют их к особенностям своего цивилизационного типа развития и в силу этого не теряют своей локальности, продолжают сохранять свою идентичность и специфику. Поэтому цивилизационные стандарты любой, даже самой продвинутой цивилизации никогда не смогут выступить в качестве общечеловеческих. Ни одна локальная культурно-цивилизационная общность, сколь бы мощной и преуспевающей она ни казалась в данный момент исторического развития, не обладает и не может обладать такими ценностями и смыслами существования, которые могут быть приложимыми ко всему человечеству, быть полностью идентифицированными. «Человечество, погруженное в одну культуру и цивилизацию, – это недопустимая идеализация, ибо человечество для своей реальности в качестве человечества предполагает сосуществование огромного разнообразия культур. Можно даже сказать, что суть человечества и заключается в этом сосуществовании.

Но это мало волнует тех, кто не замечает принципиальных различий между стадиями и типами исторического развития, между формационным прогрессом и цивилизационным развитием в истории, в результате чего мы сталкиваемся с до боли знакомой евроцентрической цивилизационной аберрацией, когда цивилизационные стандарты европейской цивилизации отождествляются с общечеловеческой, а формационный прогресс – со всемирной западнизацией. Но не все еще могут быть

Европой или Америкой»[266]. А вот еще одно весьма точное и емкое суждение на этот счет: «Если бы глобальному торжеству либеральной парадигмы и либерального миропорядка суждено было стать реальностью, если бы миф о «конце истории» сбылся, то это обернулось бы буквальным концом истории, ибо означало бы качественную деградацию человечества. В разнообразии цивилизационных кодов, в их конкуренции и одновременно – творческом взаимодействии заключается истинный механизм Истории, механизм развития» (выделено нами. – Авт.)[267].

Некоторые исследователи, в частности М. Голанский, допуская возможность дальнейшего торжества и расцвета глобализации (глобального либерализма) на ближайшие 15–20 лет, тем не менее, предсказывают полный ее крах и смену глобальным тоталитаризмом не далее как во второй декаде XXI в. Это, по мнению теоретика, произойдет в результате резкого сокращения в мире производства продукции на душу населения (ВВП) по причине «ограниченности ресурсов биосферы и чрезмерной антропогенной нагрузки на нее»[268]. Данная ситуация неизбежно приведет не только к отказу от безудержного технического активизма (инструментально-потребительского отношения к миру) и переориентировке научно-технического прогресса на решение задач сохранения биосферы, но и к смене предпринимательской рыночной экономики, направленной на получение максимальной прибыли и расширенное производство планово-регулируемой экономикой с доминированием общественной собственности и административно-командных методов управления. «На почве доминирования общественной собственности, – пишет Голанский, – утвердится тоталитарный строй с рядом малопривлекательных черт, таких как адми-нистративность, планирование (вместо рынка), застойность, снижение жизненного уровня, товарная дефицитность (видимо, рационирование товаров), сокращение ассортимента, контроль центра над численностью населения (лицензирование деторождения), нормативность, идеологизация всех сторон жизни, монизм (вместо нынешнего плюрализма), мировой федерализм, сужение понятия национального суверенитета, переориентация научно-технического прогресса (НТП) с трудосбережения на ресурсосбережение»[269]. При этом автор подчеркивает, что в обстановке нарастающего господства общественной собственности и ослабевающего значения рыночных отношений враждебные действия мирового рынка против отставших стран (разумеется, тех стран, которые смогут пережить эпоху глобализации, сохранив себя как самостоятельные субъекты истории) должны, видимо, прекратиться, и они получат определенную перспективу (щадящий режим) для своего существования и развития.

Мы полностью солидаризируемся с мыслью Голанского о том, что глобализация в ее техноцентристском, либерально-рыночном варианте принципиально несовместима с экологическим императивом и будет неизбежно пресечена. Но мы, исходя из общетеоретических соображений, никак не можем принять даваемую им характеристику гипотетической модели грядущего (после нынешней фазы глобализации) миропорядка как в смысле анализа ее содержательного наполнения, так и с точки зрения интерпретации предполагаемых путей и способов ее воплощения в реальную жизнь.

Во-первых, новое состояние социального бытия, призванное, согласно Голанскому, заменить собой систему современного мирового капитализма, поразительно напоминает по своей структуре и содержанию утвердившуюся в свое время в странах социалистического содружества (социалистический лагерь) модель хозяйствования и социально-политических отношений, с той лишь разницей, что новая модель наделяется чертами универсальности, превращается в общемировое явление (мировой федерализм). Такой поворот событий представляется маловероятным уже хотя бы потому, что история не терпит буквальных повторений и вращений по одному кругу.

Во-вторых, Голанский обосновывает переход от эпохи всесильного и всемирного мирового рынка (глобальный либерализм) к эпохе командно-административных методов управления (глобальный тоталитаризм) путем одноразового акта и в столь сжатые сроки, что уже ныне здравствующему поколению будет «представлена редкая возможность быть живым свидетелем стремительного ее падения»[270]. Получается, что человечество, переходя от глобального либерализма к глобальному тоталитаризму, разворачивается в своем движении подобно армейской шеренге, по единой команде. Такого в человеческой истории, опять же по причине ее разнообразия, неравномерности, альтернативности и нелинейности, никогда не случалось, и случиться не может. Не может столь сложное, многокомпонентное движение, как переход к качественно новому состоянию общества, уподобиться поступи армейской фаланги или железнодорожному расписанию, где все предусмотрено.

Видимо, такой проект развития человечества вытекает у Голанского из излишней абсолютизации современных закономерностей глобализационных процессов, из веры в непреложность их действия. В действительности, никто не доказал, что глобализация носит необратимый характер. Не исключено, что она может даже в ближайшем будущем претерпеть кардинальные метаморфозы и быть повернутой в совершенно другую сторону. Глобальный порядок, как и все остальное на этой земле, имеет альтернативные варианты и сценарии развития.

В научных кругах сегодняшнего дня имеют хождение и более смягченные, компромиссные варианты идеи глобальной власти. Так, профессор Миланского университета М. Альберто считает, что с учетом устойчивости национального государства как институционального воплощения политической власти и источника коллективной идентичности универсальное глобальное общество маловероятно, но многополярный мир, регулируемый некой формой полиархичного глобального управления, возможен: «Нет и не предвидится единого мирового государства с единым гражданством всех взрослых, с равными правами и обязанностями (республика Мира И. Канта). Нет и федеративного Союза государств Мира или единой империи. Но подобие мирового общества как ассоциации людей, национальных государств, международных организаций, наднациональных союзов и транснациональных сообществ, интегрируемое и регулируемое полиархичной формой глобального управления (выделено нами. – Авт.), медленно возникает»[271]. Причем, с точки зрения А. Мартинелли, ключевую роль в становлении поли-архаичной формы глобального управления призван опять-таки сыграть Европейский Союз как активный игрок международной политики и пример другим регионам мира. И что интересно: исследователь, хотя и считает утверждение универсального глобального общества маловероятным, но все же в ряде мест своей статьи не исключает возможности постепенного, очень пока медленного его формирования.