Кашемировая шаль - Роузи Томас

— Снова Нангапарбат?

Меир вспомнила, как Тинли и его дядя ждали ее у ворот кладбища, пока она читала надписи на надгробьях. Там она нашла мемориальную табличку, установленную в честь математика из Кэмбриджа Мэтью Форбса, погибшего во время схода лавины на этой горе.

— Вот именно. Снова.

Меир невольно обернулась и посмотрела на мрачную стену Эйгера.

— В тот год в разрешении на восхождение было указано три имени. Два американца и один швейцарец, которого звали Мартин Бруннер.

— И?

— Бруннер погиб. Он поднялся с проводником выше по склону, чтобы установить там лагерь, но началась буря. Проводник-шерпа смог спустить его в нижний лагерь к американцам, но он был ранен и не перенес спуск с горы. Я разыскал информацию в архиве Американской ассоциации альпинизма, поэтому знаю все подробности.

Бруно поднимался по склону в том же уверенном темпе, в каком ходил по плоскости. Меир должна была каждый раз выбирать место, куда поставить ногу.

— Почему тебя заинтересовал Мартин Бруннер?

Бруно выдержал паузу, ему нравилось интриговать ее. Нотки неуверенности исчезли из его голоса. Он был отличным рассказчиком.

— Потому что его не существует. Нигде нет записей об альпинисте с таким именем, и то разрешение — подделка. Нет подтверждений, что его кому-то выдавали.

— О, я поняла. Наверное…

Бруно подбодрил ее:

— Ну же, ты и сама сможешь догадаться!

— Бруннер — это Райнер Стамм?

— Я не могу это доказать, но, думаю, так и есть. Мой дед был проводником Форбса, он говорил, что Райнер пообещал вернуться на Нангапарбат и завершить восхождение в честь сына Форбса Мэтью. Но вершину покорил Герман Буль только в 1953 году, всего через пару недель после того, как британцы взошли на Эверест.

— Но почему под чужим именем?

— Не знаю. И, боюсь, мы уже никогда этого не узнаем. Давай сделаем привал и поедим.

Меир думала, что они будут ходить целый день, но, к счастью, Бруно повел ее к холму с плоской вершиной. Она села на землю, положила подбородок на колени и залюбовалась прекрасным видом. Бруно передал ей кусочек хлеба с сыром и яблоко. Простая еда оказалась замечательной на вкус.

— Наверное, у Райнера были причины скрываться и разыграть собственную смерть. Он был не только альпинистом, но и фокусником.

— Вон оно что! — рассмеялась Меир. — Я тоже его искала и находила такие сведения. Это ввело меня в заблуждение.

Бруно посмотрел на скалы, где Виктор Беккер спас жизнь Райнеру. Меир подумала, что этот человек вполне мог быть любовником ее бабушки. Она снова перестала различать прошлое и настоящее и пробормотала:

— Грустная история, правда? Райнер женился, разыграл собственную смерть, а потом действительно погиб, совершая восхождение в честь человека, который тоже погиб в горах. Моя бабушка долгие годы ждала его и каждый день надеялась получить от него весточку.

— Да, грустная история. Но, наверное, она понимала его и принимала таким, каким он был. На Нангапарбате погибло много людей. В 1937 году в один день исчезла экспедиция из шестнадцати человек. Райнер знал об опасности, но все равно пошел туда. Риск — это единственная реальность, в которой он мог существовать. Чтобы жить, он должен был рисковать жизнью. Может, в нем боролись основательность гор и легкость волшебных иллюзий. Может, он не терпел запретов даже от очень близких и любимых людей. Непростой же у него был характер! Думаешь, твоя бабушка любила его?

— Да. А еще я думаю, что ты прав.

Шаль, фотография, прядь волос. Причудливая история, которая соединила воедино ее судьбу и судьбу Бруно Беккера, — все это казалось частью какого-то хитроумного плана. Как бы то ни было, Меир была счастлива, она чувствовала свою принадлежность к чему-то великому и новому.

— Давай поговорим о Захре, — предложила она.

Бруно встал и отряхнул крошки с колен. Две птицы внимательно наблюдали за ними с ветки дерева.

— Позже, — загадочно произнес он. — А ты можешь запомнить названия гор? Что это? — Он указал на огромную скалу, на которой из снега выпирали серые валуны.

— Веттерхорн?

— Правильно, — сказал Бруно.

Вернувшись в хижину, они пообедали. После еды Бруно зажег керосиновую лампу. На этот раз они разместились в доме и плотно закрыли дверь. Было облачно, сильный ветер сдувал со склонов мелкую ледяную крошку. Бруно взял с полки фотоальбом. Это был современный альбом с липкими пленками, которые фиксировали фотографии на странице, но среди цветных фотографий там было много черно-белых, выцветших от времени снимков.

— Это Захра.

Девочка с темно-каштановыми волосами и серьезными глазами стояла рядом с другими детьми. На ней была опрятная школьная форма. Ее кожа была немного темнее, чем у остальных детей, но это не бросалось в глаза.

— И вот. — Бруно показал фотографию девочки-подростка с короткой стрижкой, в джинсах и клетчатой рубашке.

На этой фотографии было лучше видно лицо, и Меир попыталась найти сходство между нею и Кэролайн Боуэн. И не находила. У Захры были резкие черты лица, темные брови почти сходились над переносицей.

— И еще одна фотография с ней. Снимков осталось очень мало, наверное, потому что мои родные не любили фотографироваться.

Захра стояла вместе с Притой на каменных ступеньках. Прита поднялась на одну ступеньку выше, и их головы оказались на одном уровне. У нее были длинные волосы с проседью. Захре, наверное, было тогда лет двадцать, ей шли строгая темная юбка и пиджак. Даже в западной одежде они выглядели как настоящие кашмирцы. Захра не была похожа на Кэролайн, наверное, она пошла в отца. Меир подумала, что она и Прита были очень близки, даже ближе, чем мать и дочь, ведь они сильно отличались от швейцарских друзей и соседей.

— Эту фотографию сделали, когда Захра училась в университете. Прита настаивала на том, чтобы после учебы они вернулись в Кашмир. — Бруно взял два стакана с полки, налил в них шнапса и передал один Меир. — Отец рассказывал, что они часто говорили об этом, иногда шутили. Дело в том, что, до того как махараджа окончательно присоединил Кашмир к Индии, он заявлял, что хочет, чтобы страна превратилась в азиатскую Швейцарию, стала независимой, придерживалась нейтралитета и имела добрососедские отношения со всеми странами. Прита и Захра считали, что изначально намерения и идеи махараджи Хари Сингха несли процветание Кашмиру. Во всяком случае, у них была возможность пожить в настоящей Швейцарии и ответственно выбрать будущее для своей страны.

— Значит, они вернулись в Кашмир?

— Да. Вскоре после того, как был сделан этот снимок. Где-то в середине семидесятых, тогда еще не наступили плохие времена. Вначале повстанческое движение, а потом война. Ты и сама видела, во что превратился Кашмир.