Прекрасная мука любви - Патриция Мэтьюз

Патриция Мэтьюз

Прекрасная мука любви

Любовь есть огонь

И магии пенис,

Любовь – это боль

И удач сплетение.

Любовь – это горе,

Безумие, истина,

Взрывает запоры

Напором неистовым,

Запоры сознаний,

Затворы сердечные...

Любовь разбивает

Объятья небрежные.

Так стрелы Эрота

В пас бьют – и нас подчиняют

Дороге истинной свободы,

Дороге истинного рая.

Любовь – счастливая боль,

Дай вечно остаться с тобой![1]

Глава 1

Высоко в небе повисло бледное мартовское солнце. Холодный ветер, злобно завывая, так и норовил сорвать со зрителей одежду. Но даже такой неприветливый, промозглый день, типичный для весны штата Иллинойс, не мог испортить настроения людям, стоявшим вдоль заграждения скаковой дорожки. Громкими криками подбадривали они своих фаворитов. На румяных от холода лицах читались напряженное ожидание и нетерпение.

Несколько счастливчиков наблюдали за состязаниями, удобно расположившись в легких двухместных колясках, а молодые парни и мальчишки – с крыш конюшен, находившихся неподалеку. У зрителей было приподнятое настроение. А как же иначе? Ведь наступило ярмарочное время – один из тех редких периодов, когда рабочий люд, фермеры, лавочники и их близкие могли хоть немного отдохнуть от каждодневного тяжелого труда. А какая же ярмарка без состязаний двуколок? Вот и сегодня, собравшиеся могли вволю насладиться одним из своих самых любимых видов соревнований.

По укатанной скаковой дорожке мчались одноместные двуколки, сопровождаемые клубами пыли. Копыта девяти иноходцев двигались дружно, в безукоризненном ритме, как ноги солдат на плацу. Лошади шли ноздря в ноздрю.

Наконец одна из них, запряженная в двуколку, которой правил наездник в красном камзоле, вырвалась вперед и начала приближаться к финишу.

У финишной прямой стоял Генри Хокинс, невысокий крепкий мужчина шестидесяти трех лет, обладавший вспыльчивым характером и необузданной энергией, и внимательно следил за состязаниями. Его кустистые седые брови то сходились на переносице, то становились домиком, густые волосы блестели на солнце, не выцветшие с годами ярко-голубые глаза скрывал полевой бинокль. Однако ничто не могло скрыть радости, в один прекрасный момент с ног до головы захлестнувшей Хокинса. Стоило лишь взглянуть на его решительное лицо, как все становилось ясно.

– Давай, Пэдди Бой! Давай! Жми! – кричал Хокинс. – Покажи им всем, на что ты способен!

Пэдди Бой мчался по дорожке таким грациозным аллюром, что его корпус словно парил над землей. Гордо вскинув голову, словно почуяв победу, несся он стрелой к финишу, таща за собой маленькую двуколку, между стремительно мелькавших колес которой притулился наездник.

– Черт подери! Он выиграл! – закричал Генри Хокинс и запрыгал от восторга, как мальчишка. Но ему тотчас же пришлось пожалеть о слишком бурном выражении чувств: острая боль пронзила бок. Пять лет назад во время скачек Хокинс упал с лошади и повредил тазобедренный сустав. С тех пор ему приходилось довольствоваться на состязаниях лишь ролью зрителя.

Однако даже боль не смогла ухудшить настроения бывшего наездника. Держась рукой за бок и прихрамывая, Хокинс быстро заковылял к финишному столбу, намереваясь первым встретить победителя и предъявить свое право на выигрыш в тысячу долларов.

Наездник двуколки развернул лошадь, вернулся к финишу и, схватив свисавший с финишного столба ярко-желтый кошелек с деньгами, бросил его Генри Хокинсу, затем съехал со скаковой дорожки и направился к конюшне.

Очутившись на конюшне, наездник быстро и умело выпряг Пэдди Боя из двуколки, провел его к тускло освещенному стойлу, завел туда лошадь, тщательно запер дверь и только после этого направился к стоявшему в углу сундуку и вынул из него аккуратно сложенные юбку и кофточку.

Сняв жокейскую шапочку, наездник тряхнул головой, и по плечам рассыпались черные кудри. Стянув мужские брюки и влажный от пота ярко-красный шелковый камзол, девушка со вздохом облегчения принялась разматывать узкую длинную полоску ткани, которой она перетягивалась. И вот уже из-под повязки выпрыгнули маленькие, великолепной формы груди. Девушка осторожно потерла их, морщась от боли. Больше всего на свете Ребекка Хокинс ненавидела утягивать грудь. Мало того, что это была болезненная процедура – особенно перед месячными, как сегодня, она еще и действовала на девушку угнетающе. С недавних пор Ребекке стало казаться, что, перебинтовывая грудь, она убивает в себе женщину.

Девушка ловко натянула простенькую зеленую, по щиколотку, юбку и белую блузку, заперла сундук, а затем занялась Пэдди Боем: принялась чистить его, что-то ласково нашептывая.

В это время один из судей, сидевших на трибуне рядом со скаковой дорожкой, крикнул Генри Хокинсу:

– Хок! Пэдди Бой только что показал самое лучшее время в истории местных скачек!

– Какое?

– Две минуты и две секунды.

– Неплохо, совсем неплохо, – заметил Хок, улыбнувшись во весь рот, и удовлетворенно потер руки. – Даже отлично!

– Мистер Хокинс, прошу простить меня, сэр, – послышался у него за спиной незнакомый голос. – Меня зовут Деннис. Я репортер газеты «Ивнинг ситизен». Разрешите взять у вас интервью.

Хок обернулся. На него смотрел молодой человек невысокого роста с остреньким, как мордочка хорька, лицом.

– Разумеется, сэр. – Хок горделиво улыбнулся.

– Это ваши первые скачки в Иллинойсе? – начал Деннис.

– Ну что вы! С тех пор как мы приехали в этот штат, мы уже участвовали в четырех скачках на различных ярмарках. А завтра днем собираемся еще раз попытать счастья здесь же.

– И каковы были результаты?

– Мы выиграли два... нет, теперь уже три заезда, считая сегодняшний, – поведал Хок, широко улыбнувшись. – Но самую крупную сумму получили сейчас. На других скачках выигрыш составлял двадцать пять и пятьдесят долларов. – Хок потряс кошельком, и монеты весело зазвенели.

Деннис оглянулся.

– Я надеялся, что вот-вот подойдет ваш наездник. Хотел сфотографировать вас вдвоем.

Хок поспешно отвел глаза.

– Мой наездник – парнишка застенчивый. Он не любит, чтобы его снимали, и предпочитает не давать интервью.

– Но ведь вы наверняка можете на него повлиять. В конце концов, он у вас служит и должен вас слушаться.

– Это верно. Но когда он нанимался ко мне на работу, то поставил условие, чтобы газетчики его не донимали, и я согласился. Уговора нашего я нарушать не собираюсь. Лучшего наездника у меня еще не было, и мне вовсе не хочется его терять. – Хок внезапно расхохотался. – Сам-то я уже не могу его заменить!