Современный детектив ГДР - Вернер Штайнберг

— Перестань говорить вздор про мою вину! — решительно вмешался старик. Пальцы его судорожно вцепились в вырез жилета, запавшие губы дрожали, подбородок все время двигался. — Меня это не касается, не касается. Я пятьдесят лет честно делал свое дело и никому ничего не должен. Я не позволю себя упрекать, тебе тоже не позволю, запомни раз и навсегда. — Он тяжело вздохнул и откинулся на спинку кресла. Из водянисто-голубых глаз за толстыми стеклами очков выкатились две слезы и побежали по впалым щекам.

Жена глянула на него, потом снова опустила взгляд на свои руки. На ее скорбном лице появилось сострадание. Она вздохнула и тихо промолвила:

— Конечно, он прав, когда так говорит. Дожив до старости, начинаешь понимать, что по-своему прав каждый. Во всем воля божья, мы должны с покорностью принимать свою судьбу. Против судьбы человек бессилен.

— Мы не затем пришли, чтобы бередить ваше горе, — заговорил Крейцер. — Насколько нам известно, Вольфганг сейчас ведет себя примерно. Но вы, по всей вероятности, помните, что тогда из вашей дачи исчезли пишущая машинка и фотоаппарат. Мы отыскиваем эти предметы и хотели бы кое о чем у вас узнать.

Старик неумолимо глядел в окно, но старушка кивнула.

Крейцер продолжал:

— Не приходилось ли вам слышать от Вольфганга такое имя: Дитер Николаи? Не был ли Вольфганг знаком с этим молодым человеком?

Фрау Першке задумчиво посмотрела на свои руки и отрицательно покачала головой.

— Что-то не припомню.

— Вольфганг состоял в мотоклубе?

— Да, состоял. Он был прямо помешан на мотоциклах, даже диплом получил один раз. У Акселя, его дружка, был свой мотоцикл. Они ходили в клуб вместе. А потом поссорились, и у Вольфганга пропала охота, потому что своего мотоцикла у него не было. Ходить в клуб просто так ему не хотелось, вот он и просил то у одного, то у другого, чтоб дали поездить.

Старушка подошла к комоду, выдвинула верхний ящик, извлекла оттуда грамоту и с гордостью протянула ее Крейцеру, который принялся ее рассматривать, держа так, чтобы и Арнольд тоже мог поглядеть.

Грамота была выдана тельтовским мотоклубом активному члену Вольфгангу Першке, занявшему второе место в соревновании.

Крейцер встал и подошел к фрау Першке, которая все еще рылась в комоде. Он положил грамоту на приемник и при этом скосил глаза в выдвинутый ящик. В ворохе всевозможных бумаг там лежала стопка фотографий, а из стопки выглядывал уголок цветного снимка. Крейцер спросил, нельзя ли взглянуть на эту фотографию. Фрау Першке растерянно кивнула, и он вытащил фотографию из пачки. Это был групповой снимок членов мотоклуба, сделанный во время какого-то спортивного мероприятия в октябре прошлого года, как о том сообщала подпись.

— А Вольфганг здесь есть? — спросил Крейцер, передавая снимок фрау Першке.

Ее глаза скользнули по снимку, и она указала на лицо в предпоследнем ряду.

— Вот он, с черными звездочками на белом шлеме.

Крейцер перегнулся через ее плечо, а Арнольд подошел с другой стороны. После минутного молчания Крейцер воскликнул:

— А вот и он, наш друг спортсмен!

Впереди слева, за лежавшим на траве мотоциклом, стоял на коленях Дитер Николаи в сером кожаном комбинезоне, шейном платке и с красным шлемом под мышкой, за ремень шлема были засунуты перчатки с крагами.

— Вы не разрешите взять этот снимок на несколько дней?

На лице фрау Першке мелькнула тень, она протянула руку за снимком, но передумала, опустила руку и сказала неуверенно:

— Хорошо, берите. Но пообещайте, что непременно вернете. Это память, а у нас так мало карточек мальчика.

— Не тревожьтесь, госпожа Першке, мы переснимем и немедленно вернем, — заверил ее Крейцер. Он указал на Дитера Николаи: — Вам знакомо это лицо? Может, вы когда-нибудь видели Вольфганга с этим молодым человеком?

Фрау Першке надела очки с тонкими гнущимися дужками и вгляделась в снимок.

— Не думаю, — сказала она, — к Вольфгангу вообще мало кто ходил из друзей. Тесно у нас, да и муж на это косо смотрел. К нам изредка заходил только Аксель. А этого я ни разу не видела.

— Не беда, — сказал Крейцер, — по фотографии мы можем заключить, что они по крайней мере встречались в клубе, — значит, были знакомы. Если вы не возражаете, мы хотели бы посмотреть ваш садовый участок.

Старичок в кресле вдруг словно пробудился ото сна. Он повернул к ним голову, скрипуче прокашлялся и сказал:

— Это мой участок, спрашивать надо у меня.

— Не позволите ли вы нам осмотреть ваш участок?

Старик пристально посмотрел на Крейцера поверх очков. Подбородок у него непрерывно двигался. Лицо вдруг утратило упрямое, ожесточенное выражение.

— Ключи на кухне, на доске, — сказал он. — Достань их, жена.

Фрау Першке открыла дверь на кухню, и в комнату ворвалось облако щелочного пара.

— Слишком мы стары, чтобы держать сад, — вдруг заговорил старик. — Раньше у нас был образцовый сад, а теперь он одичал и заглох. Я не могу больше делать тяжелую работу. Арендовать его никто не хочет. Люди стали сытые и обленились.

Фрау Першке вернулась из кухни с ключами в руке. Их было два: один — от дверей, другой — маленький — от замка на калитке. Она передала ключи Крейцеру, тот некоторое время держал их на ладони, потом сунул в карман.

— Вы не скажете, как лучше туда добраться?

— Это в Штансдорфе, Грюнервег, шестьдесят один. Раньше мы ходили туда пешком, прямо через поле. — Он слабо махнул рукой в сторону окна. — А вы можете доехать на автобусе. До трактира. Там выйдете и пойдете налево, вверх по холму. С холма сразу увидите садовые участки и свернете во второй проход налево. Это и будет Грюнервег. Вначале дорога там засыпана шлаком, а потом начнется песок и глина. Наш участок в конце дороги, примерно с полкилометра, на левой стороне. На воротах номер, так что ошибиться нельзя.

23

Изгородь из побуревших жердин ограждала участок со стороны дороги. Несколько опорных столбов насквозь прогнили. Кое-где изгородь завалилась, и только одичавший кустарник не давал ей окончательно упасть. Калитка до того перекосилась, что запереть ее на обычный врезной замок было уже невозможно, поэтому между столбиками пропустили цепь, а концы цепи соединили висячим замком, изрядно пострадавшим от непогоды. Крейцер отпер замок, толкнул калитку, жалобно заскрипевшую всеми петлями, и они вошли на участок. Грядки заросли травой, сухие стебли кукурузы шуршали на ветру. По правую руку вдоль границы с соседним участком, который выглядел не менее запущенным, тянулся ряд высоких берез.

Домик стоял в глубине сада. Был он деревянный — доски сохранили еще кое-где следы некогда покрывавшей их зеленой краски, — на каменном фундаменте, четырехскатная крыша крыта коричневым толем. Вдоль передней стены протянулась терраса с перилами из неструганой березы и скамейкой из того же материала. На торцовой стене, увитой ветвями ползучих роз, находилась дверь. Когда Крейцер хотел ее отпереть, он заметил, что она взломана, полуоткрыта и дверной косяк раскрошен в щепы. Кто-то взламывал ее, и к тому же совсем недавно: дерево на изломе еще не заветрилось. В доме было две комнаты: сразу как войдешь — кухонька, а из нее через раздвижную дверь вход в жилую комнату. В кухне стояла плита из белых изразцов, над плитой узкое отверстие, скорее люк, чем окно, через которое проникало немного света. Кухонный стол, два стула и старый посудный шкафчик довершали меблировку. Дверцы шкафа были распахнуты, на полках оставалось несколько запыленных тарелок, чашек и кружек, зато на полу валялось множество осколков битой посуды между лопнувшими пакетами с мукой, сахаром, крупой.

Комната тоже носила следы жестокого разгрома. Окно раскрыто, стекла выбиты, гардины изодраны в клочья и набухли от дождя. Воздух сырой и затхлый. Обивка дивана исполосована ножом, из него лез конский волос, и весь пол был тоже усыпан волосом. Овальный столик лежал на боку. Единственная резная ножка не пережила падения, источенное жучком дерево надломилось под самой столешницей. На потемневших обоях над диваном выделялся светлый четырехугольник. Картина, еще недавно там висевшая, валялась в углу, между диваном и комодом. Обломки позолоченной рамы и осколки стекла пропороли тонкое паспарту, приведя тем самым хоровод нимф на лесной поляне к горестному, хотя, может быть, и не совсем незаслуженному концу. Комод, фанеровка которого от сырости отстала и пошла трещинами, был выпотрошен. Ящики выдвинуты, их содержимое вывернуто на пол, жестяные коробки с уже легендарными надписями «Маноли» и «Мурати», наполненные ржавыми винтиками, гнутыми гвоздями, перегоревшими пробками, поломанным инструментом, проволокой, мелом, валялись вперемешку со старыми штанами, рваными сорочками и прочим хламом: патентованными лукорезками, консервными ножами, бутылочками и баночками со сгнившим содержимым, ампулами, коробками — все сплошь отбросы, старье.