Современный детектив ГДР - Вернер Штайнберг

Современный детектив ГДР

Вернер Штайнберг

ШЛЯПА КОМИССАРА

Глава первая

1

Влажный гравий громко заскрежетал под ногами. Убийца отметил это и шагнул в сторону, на газон. Он постоял, огляделся и с удовлетворением определил, что следы его скоро размоет упорно моросящим дождем.

Зашагав снова, он потянулся правой рукой к револьверу в кармане куртки. Холод металла его не встревожил. Он без заминки приблизился к даче, широкое окно которой было открыто. Наскоро убедившись, что за ним не следят, он чуть-чуть наклонился вперед.

Человек в комнате был виден лишь смутно. Он явно искал что-то на письменном столе. Чтобы открыть окно пошире, убийца толкнул левой рукой полузатворенную створку. Почти бесшумно. Но и это насторожило человека в комнате. Он выпрямился и повернул голову к окну.

Убийца не стал медлить. Он вынул револьвер из кармана и выстрелил.

Звук был короткий и резкий, и убийца тут же подумал, что дождь его заглушит.

Он подумал это за какую-то долю секунды до того, как человек в комнате молча упал.

2

Лишь в тот миг, когда на каштановой аллее по ветровому стеклу шлепнула бурыми листьями мокрая ветка, до сознания доктора Вальтера Марана дошло, какая ему грозила опасность: сквозь прозрачный сектор стекла, с которого паучья лапка «дворника», дергаясь, счищала мутную морось, он увидел, что дорога, и так-то грязная, усыпана гнилыми листьями, пустыми скорлупками и блестяще-коричневыми плодами.

Он осторожно выключил скорость и постепенно сбросил газ, внимательно поглядывая на спидометр, красная полоска которого спокойно соскользнула со ста десяти, тревожно задрожала на девяноста, потому что машину понесло юзом, а потом плавно пошла к нулю.

Когда Маран снова осторожно включил передачу и медленно нажал на педаль газа, ему стало вдруг ясно, что он вел себя как убегающий преступник, который теряет голову от гнетущего страха, что его обнаружат.

Да, верно, он хотел убить. Но он представлял себе это не как убийство, а как исполнение приговора, что ли, как казнь осужденного, и осужденного по заслугам.

Хотя мотор спокойно гудел, Маран не чувствовал обычной уверенности опытного водителя. Он вспоминал — и понял, что и до выстрела он вел себя как убийца.

Все шло поначалу так, как он продумал заранее — и когда он оставил машину в нескольких сотнях метров от дома за поворотом, и когда направлялся к даче осужденного неторопливым шагом, словно прогуливаясь, и даже когда остановился как бы в задумчивости, чтобы стереть кончиком указательного пальца скопившуюся влагу с медной скобы калитки. И эту сцену он тоже продумал заранее, она обеспечила бы впечатление безобидной случайности, если бы его жертва следила за ним.

Но в ту минуту, когда он толкнул калитку и убедился, что она вопреки его опасениям не заперта, его словно бы вдруг подменили: он торопливо озирался, высматривая, не заметил ли его кто-нибудь, сердце у него колотилось, шаги его сделались вдруг короткими и неверными, а когда влажный гравий заскрежетал у него под ногами, он и вовсе перепугался до смерти.

Он перешел на мокрый и мягкий газон, но тихое чавканье травы вызвало у него новый приступ ужаса. Он непроизвольно пригнулся, ища беспокойными глазами куст, чтобы укрыться. Он почувствовал, как под мышками у него выступил и каплями потек по коже холодный пот.

Холодный металл лежавшего в кармане куртки револьвера, который он схватил теперь правой рукой, прямо-таки подгонял его; он поразительно быстро очутился у открытой створки окна и еще шире приотворил ее левой рукой, прежде чем выстрелил в темноватую комнату.

Лишь легкий дождь, который не переставал накрапывать, дал ему силу уйти, заставив его подумать, что в этом упорном шуршании быстро утонет короткий и резкий звук выстрела.

Но он побежал, побежал длинными перебежками, пригнувшись, сторожко озираясь по сторонам. Перед садовой калиткой он испугался собственного бегства, содрогнулся при мысли, что привлечет к себе внимание странным своим поведением, и дальше пошел медленно. При этом он сам заметил, какой неестественной и скованной сделалась его походка.

Едва сев в машину, он отчаянно рванул с места и как безумный все повышал и повышал скорость, пока наконец эта бурая ветка каштана не привела его в чувство.

Марану стало стыдно: он собирался исполнить приговор, а на поверку вышло простое, омерзительное убийство.

Он мысленно видел лицо своей жены Маргит, видел, как оно исказится от ненависти и отвращения, когда он через несколько минут скажет ей это.

3

Маргит Маран стояла у окна маленькой виллы, спрятавшейся за городком в расселине между двумя цепями гор. Наметанный глаз архитектора хорошо выбрал место: уединенное, вид на долину, по которой извивалось шоссе. Со стороны шоссе участок был защищен от непрошеных гостей решеткой из кованого железа, а те, кому разрешалось войти, оказывались перед уютным и просторным английским газоном, который сейчас, правда, походил на взъерошенную шерсть мокрой дворняги.

Женщина стояла неподвижно, глядя на дымовую завесу дождя; но она была полна нетерпения и злости.

Он прекрасно знал, что она собиралась уйти в это время, и он знал куда; она сказала ему это сегодня утром, и он кивнул головой, как кивал уже три года, когда она говорила это, кивал с непроницаемым лицом, которое иногда казалось ей серым.

Зная, что она несправедлива до наглости, она злилась на него за то, что он помешал ей уйти вовремя, хотя ему было известно, как это для нее важно.

Что ж, он был врач, он обязан был помогать пациентам, когда они его звали, обязан был являться даже тогда, когда они утруждали его беспричинными жалобами; ему было сорок, он должен был создать себе прочный круг пациентов. Это было нелегко: дачники, приезжавшие на курорт Бернек летом, редко появлялись здесь снова, а местные жители блюли свои традиции: по традиции они и обращались к старому доктору Рюбеланду.

Маргит Маран взглянула на часы, она почувствовала, как растет ее злость. Кто бы мог подумать пять лет назад, что это случится. Ее муж отказался тогда от ординатуры в байрейтской клинике, решив купить эту маленькую, очаровавшую ее виллу, и даже теперь она признавалась себе, что он пожертвовал большим, чем служба, чтобы исполнить желание жены, которую он любил и которой в то время исполнился двадцать один год. Оба верили, что жизнь у них здесь будет как в сказке — когда они осматривали виллу, начиналась весна и газон пестрел веселыми крокусами.

А три года назад…

Она облегченно вздохнула: по шоссе поднимался изящный «опель-рекорд».

Когда муж вышел из машины, чтобы открыть ворота, Маргит Маран быстро направилась в переднюю, надела пальто и посмотрела на себя в зеркало: юное лицо, волнистые прядки черных как смоль волос, которые она причесала так, чтобы они свободно падали на щеки, отчего карие глаза казались еще больше.

Услыхав за дверью легкие шаги мужа, она отвернулась от зеркала и застегнула пальто. И вот он появился в дверном проеме, худой, с ввалившимися щеками и влажными волосами, он стоял неподвижно и глядел на нее серыми глазами, лишь губы его шевелились, не произнося ни звука.

Она сказала:

— Ну наконец-то. Мне надо идти.

Он обрел голос; он произнес: «Брумерус мертв» — и не тронулся с места, худой, с впалыми щеками, совершенно серый. Она вдруг почувствовала, что бледнеет. Голос у нее сорвался.

— Что? — спросила она. — Что?

— Да, — ответил он, — Брумерус мертв. Я застрелил его.

Он все еще стоял как вкопанный.

4

С Брумерусом они познакомились почти три года назад в Байрейте. Они ездили туда погулять по городу и поглядеть на витрины — страсть, которой молодая женщина предавалась с воодушевлением подростка, — и ужинали затем в «Золотой келье». Еще до брака трапезы в укромных ресторанчиках были у них любимой игрой, во время которой она исполняла роль избалованной молодой дамы, а он — внимательного кавалера. Возвращаясь поздно ночью на свою маленькую виллу, они держались как новобрачные.

Этим они безотчетно заполняли какую-то брешь, какую-то пропасть, какую-то пустоту. По вечерам он бывал порой так измотан работой, непрестанной борьбой за расширение своей клиентуры, что его едва хватало на то, чтобы просмотреть газету, бездумно посидеть у телевизора, полистать детективный роман; на чтение специальной медицинской литературы, а тем более на живопись, которой он как дилетант увлекался в юности, сил уже не хватало. Жена его была молода и красива, но именно лишь молода и красива, и смотрела на обязанности супруги и домашней хозяйки как на некое хобби, выполняя их, впрочем, с изяществом и обаянием. Настоящего дела у нее не было; за газоном ухаживал инвалид-садовник, хозяйство вела экономка, которую она в кругу своих подруг величала домоправительницей, не вкладывая в этот титул шутливого смысла.