Идеология и филология. Ленинград, 1940-е годы. Документальное исследование. Том 1 - Петр Александрович Дружинин

«Теперь начинается новый трудный сезон. Он открылся вчера общегородским собранием писателей в актовом зале Смольного. Этому предшествовало совещание в Москве, в ЦК: были вызваны редактора наших журналов (Саянов, Лихарев, Левоневский, Капица), Прокофьев, Никитин. С ними беседовал Сталин! Была поставлена резолюция, которую вчера огласил А. А. Жданов со своими комментариями (говорил 1,5 часа). Главное в этой резолюции, подробно разъясненное Ждановым, – решение о Зощенке (по поводу его рассказа “Приключение обезьяны”, напечатанное в 5–6 “Звезды”) и об Ахматовой. Они предаются изгнанию из литературы и будут исключены из Союза. О Зощенке – сплошная ругань, самая резкая: “подонки литературы”, пошляк, хулиган: мерзость, ничего не сделал для народа во время войны и т. д. “Он хочет, чтобы мы приспособились к нему, этого не будет, а если он не хочет работать с нами, пусть идет ко всем чертям” (буквально так). Было сказано и о “Серапионовых братьях” в тоне глубокого презрения. Об Ахматовой – буржуазно-дворянская поэтесса, декаденствующая, пессимистичная, бродит между будуаром и молельней и пр. Самым резким образом о символистах. Одним словом – обоим смертный приговор. Секретарь Горкома Широков снят, Капустину – выговор, журнал “Ленинград” закрыт (довольно и одного журнала для такой литературы), Лихареву – выговор, Саянову – выговор, редактором “Звезды” назначен А. М. Еголин (он присутствовал, но не выступал). После доклада Жданова были выступления разных людей, о которых умолчу: зрелище жалкое. Итак, Зощенку постигла судьба его же обезьяны. В дальнейшем будут, очевидно, еще всякие последствия. Тихонов не будет председателем Лен. отд[еле]ния Союза. Обо мне не упоминали – только Григорьев что-то пробурчал мельком о моей статье – о той самой, про которую Н. Маслин написал в № 5 “Культуры и жизни” (совершенно извратив ее смысл). – Надо полагать, что теперь будет собрание (и не одно) в Союзе, где опять все это будет обсуждаться и где будет произведена церемония исключения Зощенки и Ахматовой из Союза. Возможно, что там придется не только голосовать, но и выступать…»[956]

Борис Михайлович умолчал о том, что он не просто присутствовал на этом знаменательном собрании. Он как член правления ЛО ССП оказался избранным в президиум и наблюдал сидящий в оцепенении зал[957].

Председательствующий на собрании А. А. Прокофьев сразу после выбора президиума пригласил на трибуну А. А. Жданова, тот начал с главного:

«Товарищи, мне поручено Центральным Комитетом партии доложить о решении ЦК в отношении журналов “Звезда” и “Ленинград”.

Инициатива постановки вопроса о положении в журналах “Звезда” и “Ленинград” принадлежит товарищу Сталину. Равным образом по инициативе товарища Сталина этот вопрос был обсужден на заседании Центрального Комитета, при личном участии товарища Сталина, как один из основных вопросов заседания ЦК, состоявшегося на днях. То же самое необходимо сказать о том решении, которое я имею честь вам доложить.

Разрешите сначала доложить решение, а потом сделать некоторые комментарии.

Я оглашаю решение Центрального Комитета: “Постановление ЦК ВКП(б) от 14 августа о журналах ‘Звезда’ и ‘Ленинград’ ”»[958].

Несмотря на то что во второй половине своего доклада Жданов переключился от М. М. Зощенко, А. А. Ахматовой и ленинградских журналов на общие вопросы культуры, коснувшись даже футбола, зал не мог оправиться от удара. Особенно резкими казались характеристики, которые раздавал секретарь ЦК. Мало того, что А. А. Жданов назвал М. М. Зощенко «подонком литературы» (в конспекте доклада он обозначил для себя писателя «пакостник, мусорщик, слякоть»[959] и развил это уже по ходу доклада), что воскрешало характеристики подсудимых на политических процессах 30-х гг., но он еще и недвусмысленно обвинил его в приверженности к фашистской идеологии[960]. Переходя же к личности А. А. Ахматовой, секретарь ЦК не стал выбирать выражений и обозначил Анну Андреевну с трибуны Смольного более крепким словом[961].

Участники прений по докладу секретаря ЦК были определены заранее, в большинстве это были те же ораторы, которые выходили на трибуну накануне, на собрании актива ленинградской парторганизации. Единственным специалистом по истории литературы, кто поднялся на трибуну с выступлением, был заместитель директора Пушкинского Дома Л. А. Плоткин. Он не переходил на личности, выступая лишь потому, что ему по рангу полагалось выступить. В своем кратком слове он коснулся сути постановления, а также без умысла отметил особенность периодической печати 40-х гг. в области истории литературы:

«Но дело идет не только о Зощенко и Ахматовой. Дело идет о том, что мы переживаем процесс становления в области искусства; в области кино и театра происходит своеобразный отсев, своеобразная дифференциация. И надо сказать, что огромной нашей ошибкой является то, что мы допустили и допускали в своей работе христианское всепрощение. Это христианское всепрощение, это забвение нашей партийной, советской идеологии проявлялось не только в художественном творчестве, оно проявлялось и в историко-литературной работе. Возьмите статьи на литературные темы в нашей газете “Ленинградская правда”. Это – сплошь юбилейное славословие, которое имеет нечто оскорбительное, ибо благодаря ему не отличишь Пушкина от Салтыкова-Щедрина, Аксакова от Тургенева, – все они стандартизованы как нечто одинаковое»[962].

Лишь один из выступавших, Н. Ф. Григорьев[963], коснулся не писателя, а литературоведа – это обстоятельство отмечено в приведенной дневниковой записи Б. М. Эйхенбаума. Речь шла о статье Бориса Михайловича «Поговорим о нашем ремесле», которая была помещена в «Звезде». Кроме того, оратор без умысла доносит до нас информацию о том, что вопрос о литературных журналах возник еще до выхода в свет в «Звезде» «Приключений обезьяны»:

«Хочу сказать о “Звезде”. Мне пришлось ее недавно прочитывать. Я ее читал мельком и раньше ‹…›. А вот месяц тому назад я по поручению горкома партии должен был прочитать ее. Вижу, дело ответственное, стал читать. И удивительно, что, читая статью Б. Эйхенбаума, думаешь – как же эта статья могла быть напечатана, а ведь я ее раньше читал»[964].

К счастью для Бориса Михайловича, в резолюции собрания он не был отмечен персонально. Но даже если бы вышло иначе, он вряд ли бы стал просить собрание изменить что-то в тексте в свою пользу. Поименованные же, прекрасно понимая значение такого упоминания, напоминавшего волчий билет, пытались спасти себя. Некоторым это удалось. Когда был зачитан текст резолюции, подготовленный накануне секретарем горкома ВКП(б) Н. Д. Синцовым[965], произошло следующее:

«ПРЕДСЕДАТЕЛЬ [А. А. Прокофьев]: Товарищи, есть предложение принять резолюцию за основу. Кто за это, прошу поднять руки. (Голосование).

Какие есть дополнения или изменения к резолюции?

Тов. КЕТЛИНСКАЯ: У меня поправка такого порядка. Там, где перечисляются