Падение Берлина, 1945 - Энтони Бивор

56-й корпус находился в ужасном состоянии{688}. От 9-й парашютной дивизии осталось лишь несколько основательно потрепанных подразделений. То же самое можно было сказать и о танковой дивизии "Мюнхеберг". 20-я моторизованная дивизия находилась чуть в лучшем состоянии, однако ее командир, генерал-майор Шольц, незадолго до вступления его соединения в Берлин покончил жизнь самоубийством. Только дивизия "Нордланд" и 18-я моторизованная дивизия могли считаться относительно боеспособными формированиями. Вейдлинг принял решение отвести 18-ю моторизованную дивизию назад и держать ее в резерве для нанесения контрудара. Остальные соединения он распределил по всем секторам обороны, эти боевые единицы должны были составить ее главный каркас.

Оборона города делилась на восемь секторов, обозначавшихся буквами алфавита - от "А" до "Н". Каждый сектор возглавлял свой командир ~ генерал или полковник, однако мало кто из них имел фронтовой опыт. За внешним периметром обороны располагался внутренний, который проходил по кольцевой железнодорожной линии{689}. Оборона самого центра ограничивалась каналом Ландвер на юге и рекой Шпрее - на севере. Достойными препятствиями на пути наступающих советских войск могли служить лишь три бетонные зенитные башни Зообункер, Гумбольдтхайн и Фридрихсхайн. В их арсеналах было еще много снарядов для 128- и 20-миллиметровых орудий. Кроме того, башни имели хорошую связь со всеми столичными районами, проходившую по подземным кабелям. Самой большой проблемой являлось то, что там находились уже тысячи раненых солдат и гражданских лиц.

Вейдлинга не могло не тревожить, что ему предстояло оборонять Берлин против полутора миллионов советских солдат, имея в распоряжении всего около сорока пяти тысяч военнослужащих вермахта и войск СС и порядка сорока тысяч фольксштурмовцев. Его бронированный кулак состоял всего из шестидесяти танков, большинство из которых входило в его собственный корпус. По идее в подчинение Вейдлинга должен был войти батальон истребителей танков, оснащенный автомобилями "фольксваген" - по шесть противотанковых ракет в каждом, но никто не мог найти следы этого подразделения. В центральном, правительственном, округе обороной командовал бригаденфюрер СС Монке, в подчинении у которого находилось две тысячи человек, охранявших рейхсканцелярию.

(По советским оценкам, германские войска в Берлине насчитывали сто восемьдесят тысяч человек. Эта цифра появилась за счет того, что в нее включались все военнопленные, которые впоследствии были захвачены частями Красной Армии. Однако пленными считались и невооруженные фольксштурмовцы, и полицейские, и железнодорожные служащие, и личный состав рабочих батальонов. Конечно, немалую роль в этих подсчетах играла и пропаганда.)

Первое, с чем пришлось столкнуться генералу Вейдлингу во второй половине дня 23 апреля, - угроза прорыва в город с востока и юго-востока соединений советских 5-й ударной, 8-й гвардейской и 1-й гвардейской танковой армий. Ночью он приказал бронированным машинам отойти в сторону аэродрома Темпельхоф и произвести там дозаправку. Здесь они имели возможность укрыться под защитой большого административного здания, вокруг которого стояли искалеченные немецкие самолеты - в основном "фокке-вульфы". Подразделение получило приказ готовиться к контратаке. Ему на подмогу было выделено несколько "королевских тигров" и реактивных минометов. Однако главным противотанковым оружием оставался фаустпатрон или, как его еще в шутку называли солдаты, "штука на ногах".

В 15 часов Кейтель, завершив визит в 12-ю армию, вернулся в рейхсканцелярию. В последний раз он и Йодль отправились на встречу с Гитлером. Когда они приехали в Крампниц, временное место размещения штаба ОКБ, до них дошла информация о быстром приближении с северного направления советской 47-й армии. Поэтому штаб должен был срочно эвакуироваться на следующее же утро.

Вторая половина дня была чрезвычайно хлопотной и для фюрера. После ухода Вейдлинга Гитлер внимательно выслушал доклад Кейтеля о посещении им 12-й армии. Слова фельдмаршала вновь возбудили в нем неоправданное чувство оптимизма. Словно наркоман, он вновь и вновь продолжал убеждать себя, что Красная Армия еще может быть разгромлена. Затем, к большому удивлению всех обитателей бункера и самого Гитлера, с ним приехал повидаться Альберт Шпеер{690}. Казалось, что последнему было недостаточно официального прощания с фюрером после празднования его дня рождения - видимо, потому, что тогда там присутствовало слишком много народа. Хотя Шпеер уже во многом изменил свое мнение о Гитлере, он тем не менее все еще гордился дружбой с этим человеком, которую многие считали выходящей за рамки нормальных мужских отношений.

Шпеер добирался до Берлина от самого Гамбурга, стараясь избегать дорог, переполненных беженцами. Однако, не доезжая до Наусна, он обнаружил, что дальше его путь продолжаться не может - части Красной Армии уже захватили этот пункт. Тогда Шпеер отправился на аэродром люфтваффе и сел в двухместный учебный самолет "фокке-вульф", который доставил его в Гатов. Здесь он пересел на легкий спортивный самолет и приземлился на нем в самом центре Берлина, неподалеку от Бранденбургских ворот. Ева Браун, которой всегда нравился Шпеер, встретила его особенно тепло. Даже Борман, ранее ревновавший его к Гитлеру, был обрадован появлением министра и приветствовал его у дверей бункера. Альберт Шпеер являлся, пожалуй, единственным человеком, который все еще мог убедить фюрера покинуть Берлин. Для Бормана это было шансом на спасение собственной шеи, поскольку он, не в пример окружающим его лицам, особенно Геббельсу, не собирался кончать жизнь самоубийством.

Шпеер нашел Гитлера в крайне отрешенном состоянии, таком, какое бывает у старика, уже приготовившегося к смерти. Фюрер поинтересовался его мнением об адмирале Дёнице, из чего Шпеер сразу заключил, что вождь собирается сделать его своим преемником. Гитлер также спросил министра, стоит ли ему лететь в Берхтесгаден или все же остаться в Берлине. Шпеер ответил, что будет лучше, если все кончится именно здесь, в Берлине, чем на задворках государства, где "легенды рождаются достаточно тяжело"{691}. Гитлера, казалось, успокоили эти слова, подтверждавшие его собственный выбор. Потом он рассказал о своем решении покончить жизнь самоубийством и о том, что Ева Браун собирается умереть вместе с ним.

Вечером 23 апреля Шпеер находился еще в бункере, когда в него ворвался Борман со срочным посланием от Геринга, находившегося в Баварии. Дело в том, что рейхсмаршал получил через третьи руки, от генерала Коллера, информацию о слабом физическом состоянии фюрера и о желании последнего, оставшись в Берлине, покончить жизнь самоубийством. Геринг все еще оставался официальным преемником Гитлера и, вероятно, испугался, что теперь Борман, Геббельс или Гиммлер могут взять реванш и отодвинуть его в сторону. Он также не знал, что Гитлер уже принял решение назначить своим преемником Дёница. Добрую половину дня Геринг провел в совещаниях со своими помощниками и с генералом Коллером, который только что прилетел из Берлина и привез собственную версию того, что в данный момент происходит в бункере фюрера. Затем рейхсмаршал составил послание, этой же ночью переправленное в Берлин. Оно гласило: "Мой фюрер! Исходя из Вашего решения остаться на своем посту в крепости Берлин, соглашаетесь ли Вы на то, чтобы я, являющийся Вашим заместителем, наконец взял на себя всю полноту власти в рейхе, которая предоставит мне свободу действий как внутри страны, так и на международной арене, что предусмотрено Вашим законом от 29 июня 1941 года? Если до 10 часов утра от Вас не последует никакого ответа, я буду считать, что Вы потеряли свободу действий, принятый Вами закон вступил в силу, и я буду исполнять свои обязанности во благо нашей страны и нашего народа. Вы знаете, что я чувствую в этот самый трагический час в моей жизни. Эти чувства не передать словами. Да поможет Вам Бог побыстрее избавиться от страданий. Преданный Вам Герман Геринг"{692}.