Памятные записки (сборник) - Давид Самойлов

М. Харитонов. Ирония у Манна

М. Харитонов. Понятие иронии в эстетике Т. Манна. (Вопросы философии, № 5, 1972)

«Иронический подход исчерпывается противопоставлением, рассматривает контрасты в их отношениях и заявляет о позиции промежуточной, посреднической».

«Жизнь и дух остаются противоположностями, но противоположностями, тяготеющими друг к другу».

Отсюда – искусство «как творчески посредствующая и созидающая ирония» (Манн).

«Подлинно гуманная жизнь невозможна без иронии» (Кьеркегор).

Можно понимать и учение Христа как иронию, выхолощенную последующим христианством.

В Христе нет фанатизма и отрицательства. Он – примиряющее начало, одновременно приемлющее и отвергающее традиционные идеи – единобожия (но триединства) и мессианства. Мессианской идее он иронически противополагает идею себя – мессии. И с этого начинает действенную христианскую иронию, стоившую ему крестной муки от мало склонного к иронии синедриона.

С тех пор внутри христианства борется истинное его ироническое содержание (как в христианском искусстве средневековья или в романтической иронии XIX в.) с освобожденным от иронии буквализмом, то есть с тем же синедрионом, не приемлющим иронии и поэтому возжигающим костры инквизиции.

О современной церкви

Сама потребность веры еще не создает верующих. Потребность осознаваемая, «духовная жажда», создает часто «неразборчивость» веры, ибо уровни этой потребности разные, соответственно уровню личности. Жажда требует удовлетворения и тем скорей, чем слабее личность. Терпеть жажду умеют лишь сильные.

Средняя статистическая «духовной жажды» и выражается в среднем предмете веры. Жажда эта порождает чаще не людей религии, а людей церкви. По нашему времени это естественно, ибо исходит из сложившегося годами и уже поколениями мышления субординационно-коллективистского.

Слабые верой приходят к церкви, забыв, что в России церковь веками подрывала веру и немало сделала сама, чтобы народное возмездие постигло ее в начале нашего времени. Сейчас она исподволь возрождается. Приток людей веры несколько ее оживляет.

Невольная ошибка людей веры в том, что они, став людьми церкви, полагают, что стали верующими христианами. Божья благодать кажется им легко достижимой посредством омовения, помазания и причастия.

Если бы было так! Истинная религиозность, вера в бога дается с трудом: либо собственным глубоким прозрением в бога, либо принятой безропотно мукой, либо строем и направлением жизни, воспринятым с детства как данность, то есть в конечном счете – той же выстраданностью, но исторической, семейно-традиционной.

Глубокое же прозрение – явление редчайшее. Оно порождает пророков и апостолов, то есть не приводит к вере, лишь вскрывает заложенное.

О знании и сознании

Мистико-интуитивистская философия утверждает, что новорожденное дитя знает гораздо больше, чем мы предполагаем. Мистико-позитивизм утверждает то же самое, называя знание заложенной в нас информацией.

В сфере нравственности знание не имеет цены без сознания. Любой пехотный солдат знает не меньше, чем Виктор Некрасов. Важно, как он осознает это знание, к каким нравственным высотам это его приводит.

Критик Дымшиц много знает о немецкой литературе. Его знание не является нравственным сознанием.

Дерево знает, куда тянуть ветки и куда пустить корни. Человек знает свою единственность. Сверхчеловек – это знание о себе без сознания.

Со-знание – это co-измерение, знание связей. «Со» означает присоединение к знанию чего-то иного, необходимость этого присоединения. «Со» это со-имение, то есть семья, со-поставление, то есть поставление себя в ряд, co-юз, то есть взаимное распределение обуз, со-противление – то есть совместное противление и дальнейшее со-поставление, со-ображение, со-отношение, со-прикосновение, то есть взаимное прикосновение и т. д. То есть всегда в знании учет объекта, учет «другого».

Только из этого учета рождаются нравственные понятия, нравственные оценки. А это и есть сознание.

Сознание не заложено в нас и является высшим результатом и достижением познания действительности, то есть результатом активного процесса, рядом с которым меркнет значение пассивного знания, заложенного в дитяти.

«Сухая злоба нигилизма»

«Сухая злоба нигилизма» (по выражению Леонтьева) в наше время превосходно переходит в потребность слепой церковной веры. Все что угодно – злобствовать или верить, лишь бы оправдать бездействие. Вера – наилучшее оправдание бездействия и, в сущности, свидетельство безысходности «сухой злобы».

Современный идеализм

Любовь, или приятие и терпимость. Первый принцип современного идеализма, как бы он ни назывался – христианство или просто демократизм.

Соборность – второй принцип, так же, как бы он ни назывался – церковь, партия или профсоюзная организация.

Все остальное – вера, партия или что угодно.

Об уникальности духовного

Все духовное уникально, потому что не детерминировано. Уникален акт творения, уникальна вселенная, уникален гений, уникальна история как история духовного творчества человека.

Все, что может быть моделировано, относится к области природы (материального)…

О современной философии жизни

Философии жизни, которая эмпирически вырабатывается нашей духовной элитой, недостает метафизики. Исаич это почувствовал и понял, что нельзя строить учение без метафизики. В качестве таковой он принял ортодоксальную христианскую доктрину, тем только отметив место метафизики, но не пытаясь ее продумать.

Пока в качестве метафизики предлагается лишь это, в качестве вариантов – Соловьев, Бердяев, Флоренский.

Видимо, настало время выстраивать и метафизические представления, иначе философия жизни зайдет в тупик, упрется в серию нравственных догм, не одухотворенных понятием о их высшем значении.

Интерес к метафизике в значительной степени утрачен, потому что мы жили преимущественно насущными политическими проблемами, а в качестве философии исповедовали диалектический материализм, который является странной смесью гегельянства с наивным реализмом.

Размышления о смысле жизни и необычайные достижения теоретических наук толкают на поиски общего метафизического построения.

(Без названия)

Я не хочу никакого христианства, иудаизма, мусульманства или буддизма. Я против любых названий, религий или идеологий.

Я хочу одного – любви, терпимости и вселенской идеи. И уверен, что все это возможно и в пределах благородного сознания интеллигента нашего века. Верьте, но не перевирайте, любите, но не перелюбливайте, терпите, но не перетерпливайте.

Хотите бога – имейте его. Не хотите – все равно – будьте терпимы и принадлежите вселенской идее добра. Все остальное – словеса, пустота, безобразие.

Приложения

Из записей 50-х годов

Съезд писателей окончился. Я был на нескольких заседаниях. В вестибюле Колонного (зала. – Г. М.) – кучки народа. Студенты, молодежь. У дверей офицеры в форме ГБ проверяют билеты и паспорта. Внизу, где гардеробная, книжные прилавки. Впрочем, книгами торгуют только в перерывах, иначе многие покинули бы зал заседаний. И так слишком много народу шляется в кулуарах. Большинство знакомы друг с другом. Это «средний» московский литератор или «молодые». Все жалуются: чертовская скука. Но не уходят. Бродят по коридорам, едят бутерброды, курят, передают очередные анекдоты и сплетни. «Сперва съезд шел гладковато, а теперь шолоховато…»; «…И весь “Кавалер Золотой звезды” не стоит хвоста “Золотого теленка”; “Его не выбрали на съезд, а Васька слушает, да ест…”» (это про Грибачева).

Худо ли, хорошо ли, но съезд идет. И это, конечно, большая сенсация. Все ждут. Чего? Что-то должно произойти, что-то, от чего литература вздохнет, воспрянет. Под всеми шуточками и брюзжанием проскальзывает эдакая надежда. Но пока ничего не происходит.

В зале нет оживления, но нет и тишины. Бесчисленные ораторы сменяют друг друга, провожаемые жидкими аплодисментами. Стоит легкое жужжание. Когда объявляют интересного оратора, происходит движение, зал наполняется. Слушают с интересом – Михалкова, Овечкина, Федина. Любая острота или критика в адрес руководства Союза (писателей. – Г. М.) находит отклик. Вообще аплодисменты сорвать легко – нужно ругаться. Но выступления забавные или любопытные тонут в официальных речах «националов». Жадное ожидание ничем не вознаграждается.

Президиум редко полон. Опершись головой на ладонь, сидит Катаев. Сонно помаргивает Маршак. Он старый и усталый. Симонов водит карандашом по бумаге, может быть, картинки рисует. Лицо у него одутловатое, нездоровое, хотя и не лишенное энергии и ума. При желании его внешность можно считать благородной. Приходит Сурков. Чем больше он стареет, тем больше становится похож на волка из сказки про Красную Шапочку. Седой, в очках и якобы добродушный. Шепчется с Фадеевым. Тот сидит, моложавый, подтянутый, востроносый. Явно недоволен. Порой суживает глаза, лицо становится злым. Нервно поигрывает желваками на скулах. Регулярное пьянство не сказывается на его наружности, в лице видны острота, недобрый прищур. Передают его слова: «Ну и скуку вы развели у себя на съезде».