Маленький Большой человек - Томас Бергер

Наверное, это дело чести, ведь тут всё равно, какого ты размера или веса, ведь с «кольтом» в руке окажутся в одинаковых условиях и верзила и лилипут. Вся загвоздка только в том, а что это дает, если узнаешь, кто кого Шайен заткнул за этот самый пояс…

Вот о чём стал я подумывать, потому что не успел я поднатаскаться как следует в этом деле, как Хикок мне и говорит:

— Конечно, стрельба по бутылкам это ерунда. Что-либо доказать может только поединок лицом к лицу. Вот, например, я знавал отличных стрелков, которые, выйдя против человека, едва отличавшего мушку от курка, цепенели, подставлялись и умирали ни за понюшку табаку.

В покер я теперь играл ежедневно, причём всю ночь напролет, и, наверное, лишним будет говорить, что с помощью перстенька-зеркальца я уходил домой не с пустыми руками. Сейчас я уже не был настолько неосторожным, чтобы столько выигрывать за раз. После того первого вечера, который для меня мог плохо кончиться, я поубавил прыти: так если в один вечер я выигрывал двадцать долларов, а во второй — тридцать, то на третий я урезал выигрыш аж до пятнадцати зелененьких. Если же выигрыш достигал более-менее крупной суммы, скажем, в пятьдесят долларов за ночь, то я как-то пытался все это компенсировать на следующий вечер и спускал долларов эдак пять, а то и шесть. В целом я зарабатывал неплохо, но не настолько, чтобы это кололо людям глаза и вызывало подозрение, хотя, конечно, любое везенье в карты способно породить недоверие и сомнение в тех, кому не повезло. Но я со своим перстеньком действовал умело и если мои противники меня в чем-нибудь и подозревали, так это в каких-нибудь банальных трюках вроде туза в рукаве, «сдачи второй» или там подтасовке, или в крапленой карте — а в этом я был неповинен и неопытен, как малое дитя.

Потом, после игры, обычно я упражнялся в стрельбе, а потом уж возвращался в отель, где как раз успевал к подъему Амелии, к часам так около восьми. Я делал вид, что и сам лишь только встал, и мы вместе потягивали кофеек, который подавали нам в гостиную между нашими опочивальнями. Это было, правда, великолепно и ей, как мне кажется, нисколько не приелась эта новая жизнь, чего, честно говоря, поначалу я боялся; и мне она, такая жизнь, была по средствам, так что остаток утра мы коротали, расхаживая по дорогим дамским магазинам, где она накупала платьев, туфелек и шляпок, а потом днём обычно нанимали экипаж и разъезжали в нем, либо же бродили по аллеям парков, а как наставал вечер, то время проводили ещё более благородно: были в концертах всяких там пианистов или скрипачей, на вечерах декламации и тому подобном.

А в промежутке между всем этим и едой я изощрялся малость подремать; но мне тогда немного надо было. Мне было 29 лет. Я был в расцвете сил. У меня было чьим перевоспитанием заняться и у меня было кого обирать, я был знаком с Бешеным Биллом, я недурно зарабатывал, отменно ел, шикарно одевался.

Но главным была всё же моя любовь к Амелии. Для нее чего бы только я ни сделал. Она превращалась в такую светскую даму, что очень скоро, как мне кажется, я мог бы привести её в заведение Долли и никто бы там ни за что на свете её не признал. И дело не только в шикарных шмотках, а прежде всего в том, что она из картинок в журналах да наблюдая за светскими женщинами в лучших местах Канзас-Сити, куда я водил её, переняла самый элегантный способ как себя держать. Ну, прежде всего у неё была тонкая, изящная, как тростинка, шейка, и теперь она несла свою голову с великолепной копной рыжеватых волос, прелестно и хитроумно уложенных с помощью черепаховых шпилек и янтарных заколок подобно дивному птичьему гнезду над мраморной колонной.

— Дядя Джек, — обычно говорила, она, подойдя к двери своей комнаты, перед тем, как мы собирались выйти из отеля, — что ты хочешь, чтобы я сегодня вечером надела: пальто, баску или сак?

Это все были виды женского верхнего платья, что тогда носили. Ну, я не сильно отличал их одно от другого, но так как мне было лестно, что у меня спрашивают, то я делал свой выбор и она ему подчинялась, потому что она все своё удовольствие видела в том, чтобы угодить и сделать мне приятное.

Ну, раз уж вы знаете, как она относилась ко мне, так знайте же и о моем отношении к ней: я получал истинное удовольствие от всего, что бы она ни делала — потому как все она делала тонко и изящно; а голос её, который, пожалуй, звучал как-то визгливо, когда она находилась у Долли, теперь стал прекрасен, как журчанье ручейка в папоротниковых зарослях в полуденный зной. Я получал огромное удовольствие просто от того, что смотрел, как она ест, скажем, суп. До чего же она была благовоспитан а, вы только послушайте! Так, она никогда не разевала рот, когда жевала, не чавкала, не стучала ложкой по тарелке; она до того неслышно ела суп, что стоило закрыть глаза и ни в жизнь не догадаться, чем она занята.

И до всего этого она дошла сама, да и, честное слово, какой из меня может быть учитель по части приличных манер? Впрочем, когда я жил у миссис Пендрейк, то, по крайней мере, кой-чему научился: я научился определять ценности жизни и, насколько это в моих силах, смог бы поддерживать Амелию, когда она на верном пути, а это означало, что мне приходилось буквально лезть из шкуры вон, чтобы деньги плыли рекой, что в свою очередь заставляло меня за карточным столом играть нечестно.

И это возвращало меня в общество Бешеного Билла. Играть против него я не хотел, и в отдельные вечера мне удавалось улизнуть от него. Но тогда он ходил из салуна в салун и искал меня, а когда находил, то сгонял кого-нибудь из моих партнеров, садился вместо него и начинал проигрывать по новой. Это было подозрительно, слишком подозрительно, на мой взгляд, но стоило ему оказаться за нашим столом, как я тут же убирал свой перстенек — хотя старался наилучшим образом использовать его до появления Билла, так, чтобы вечер прошел не зря.

Так вот, что мне давал этот перстенек? Лучше карта, чем соседу? О, нет, но благодаря ему я знал, что на руках у соседа, правда, только при своей раздаче; а это не так уже нечестно, чем, скажем, вытащить из рукава спрятанную карту, однако, определённое искусство всё же требовалось, но только везение определяло, кому придут какие карты. Не могу сказать, чтобы от того, что я использовал «зеркальце», мне фартило больше или, наоборот, меньше. Но вот что удивительно: всякий раз как Билл садился рядом и я отказывался от услуг своего крошечного зеркальца и играл честно — мне начинало неудержимо и фантастически везти! Флеши, стриты, тройки, пары так и шли как по мановению волшебной палочки. Билл упрямо продолжал играть. И всякий раз после игры мы завтракали, а потом отправлялись на наше стрельбище; и если не считать того удивительного выражения, которое застывало у него на лице, как только я срывал свой первый банк за вечер, и которое так и не пропадало до тех пор, пока я не покидал салуна, чтобы встретиться с ним у входа — он по-прежнему уходил первым — то на лице его больше ничего не отражалось, ничего такого, что можно было бы назвать дурным настроением, неприязнью, завистью или подозрительностью.