Малюта Скуратов. Вельможный кат - Юрий Щеглов

«Разнообразные причины рано поселили и в населении княжеской Руси очень враждебное отношение к Новгороду. Эти причины были: своеобразный политический быт Новгорода, частые походы новгородских «молодцов», разорявших встречные города Низовой Руси по Волге и ее притокам, ранние и тесные торговые и культурные связи Новгорода с немецким католическим Западом и более всего с литовским королем-папежником. Вот чем объясняется радость, с какою Низовая Русь приветствовала разгром Новгорода при Иване III. Здесь на новгородцев привыкли смотреть как на крамольников и вероотступников, вознесшихся гордостью. В глазах низового летописца новгородцы хуже неверных». Неверные, — по его словам, — искони не знают Бога; эти же новгородцы так долго были в христианстве, а под конец начали отступать к латинству; великий князь Иван пошел на них не как на христиан, а как на иноплеменников и вероотступников. «В то время как Ивановы полки громили новгородцев в низовых областях, сам народ добровольно собирался большими толпами и ходил на Новгородскую землю за добычей, так что, по замечанию летописца, весь край был опустошен до самого моря», — заключает главку Василий Осипович Ключевский, легко, емко и лаконично создавая образ средневековой Руси, которую любил чистой, высокой и нелживой любовью.

К сожалению, многие годы комментарии Ключевского к упомянутым событиям затушевывались, отодвигались на второй план, да и познакомиться с ними было затруднительно.

Перед началом смертельной экспедиции Иоанн распорядился строго:

— Гляди, Малюта, чтобы мышь не проскочила. Отряд Зюзина пусть появится неожиданно. Упадет он как снег на голову. Если новгородцы узнают заранее о нашем приближении, успеют изготовиться и гонцов Жигмонту отправят, просить будут о подмоге, а там Курбский засел и подолом польской гулящей девки прикрылся.

К тому времени князь Андрей Курбский настолько обжился при дворе Сигизмунда-Августа, что собрался жениться на дважды побывавшей в супружестве дамочке княжне Марье Юрьевне Голшанской — особе легкомысленной, матери двух сыновей, носивших фамилию ее первого мужа пана Молтонты. Некий пан Козинский был второй ее брачной станцией. Матримониальные планы, однако, не мешали политическим интригам князя Андрея и не погасили стремления явиться в Москву на белом коне. Приняв в свои объятия Курбского, новгородцы сумели бы противостоять Иоанну и получили бы помощь от польского короля. В таком случае голод и эпидемия не ослабили бы великий город.

«Суздальские князья, враждуя с Новгородом, легко вынуждали у него покорность, задерживая в Торжке обозы с хлебом, направлявшиеся в Новгород», — подчеркивает Ключевский.

— Славно в Торжке погуляли, Васюк, — морщась от боли в боку, бросил Малюта Грязному, когда они в последний раз верхами проезжали улицами городка с таким милым — чисто русским — прозванием. — Ах, как славно! Сказывают, что в прошлые годы при деде пресветлого нашего государя хлебушек даром почти отдавали. Я велел заставы здесь поставить надолго. Я им жилу пережму.

И пережал! «Потому новгородцы не могли быть долго во вражде с низовыми князьми», — продолжает Ключевский, и, естественно, вольностями своими да перемигиванием с Европой старались не раздражать, ибо, «по выражению летописца, тогда «ни жито к ним не идяше ниотколеже». В Новгороде начиналась дороговизна, наступал голод: простонародье поднималось на бояр и заставляло их идти на м провую с князем».

Разумеется, Иоанну ничего не стоило направить острие сокрушительного удара против новгородских бояр и духовенства, которые от материальных недостач страдали значительно меньше, чем черный люд и беднейшие слои населения. Малюта хорошо знал, что боярские поместья и монастыри никто защищать не возьмется.

На волховском мосту, куда Перун палку выкинул

Скорые расправы шли и на рыночной площади, и у княжеского дома на Городище, и в монастырях, и на папертях храмов. Окрестности стонали, снег чернел и плавился от крови. Завидев конных опричников, жители прятались, иногда и в сугробы зарывались и лежали там, коченея, дотемна.

— Пора с Пименом рассчитаться, — сказал Иоанн Малюте. — Пошли гонца к изменнику предупредить, что буду к обедне в святой Софии. Пусть встречает, да не в Кремле, а с клиром и вассалами своими при всем честном народе!

Архиепископ поступил как велел государь. На Волховском мосту готовился торжественно встретить Иоанна с сыном и вместе с ними намеревался идти к святой Софии. Сколько осталось у Пимена чудотворных икон — все вынес пред грозные очи царя. Икону православный обидеть не осмелится и жестокость, быть может, показную усмирит. Еще совсем недавно Иоанн искал благословения у враждебно настроенного к Пимену бывшего митрополита Филиппа, о чем слух достиг пастырских ушей. Но разве посмеет государь в самом Новгороде отвергнуть его благословение? Будет ли сему оправдание? Есть ли сему причина? Дурные предчувствия тревожили старца. Он ли не служил Иоанну? Он ли не помогал мудрым начинаниям? Не поверит государь недоброхотам архиепископа. Подойдет под благословение и сменит гнев на милость.

Сошлись на Великом Волховском мосту, как и велело предание. Кто на колени опустился, кто иконы над головой поднимал, кто истово крестился, кто молитву горячо шептал. Архиепископ в торжественном облачении ждал появления государя. Он неплохо изучил его мятежный нрав, но, не помня за собой вины, надеялся на Бога и меру простой человеческой справедливости. Он знал, какая недобрая судьба постигла князя Андрея Владимировича Старицкого, был загодя предупрежден князем Вяземским о походе опричнины, но надеялся, что государь, увидев большое стечение народа, одумается. Иоанн, однако, не спешившись перед чудотворными иконами и не позволив свите и сыну сойти с коней, хрипло крикнул Пимену:

— Прочь, злочестивец! Не принимаю твоего святительского благословения! Не нуждаюсь в нем от изменника!

Крест в руке архиепископа дрогнул. Старец, долгие годы первым бывший в новгородской церкви, отшатнулся, не проронив ни звука. Князь Вяземский, выглядывавший из-за царского плеча, побелел как полотно. Почуял, что Иоанн проведал о посланных к Пимену гонцах. Малюта глядел на Пимена исподлобья, помахивая плетью, Васюк Грязной скалил зубы в ожидании, когда придет час действовать. Он догадался, что задумал государь, и подготовился к будущему жестокому представлению. Уж он расстарается и угодит повелителю.

Когда Иоанн пренебрег благословением архиепископа, толпа, собравшаяся на Волховском мосту, замерла в напряженном ожидании. Новгородцы воочию убедятся, что происходит со смертными, на которых изливается державный гнев. Из дома в дом, из избы в избу ползли слухи, что монахов на Городище жгут в пламени некою составной мукою огненною, именуемой поджаром.

Малюта резко толкнул коня и выскочил в пространство, образовавшееся между новгородцами и опричниками с государем и царевичем Иваном в первом ряду. Мало ли что может случиться. Когда он крымчаков в Торжке побивал, один юркий татарин, долго притворявшийся мертвым, после того как пришла подмога и спустя немного времени появился сам царь, едва не убил его, ловко бросив тяжелый и острый нож. Еле успел Малюта щитом отбить коварный удар. Не ровен час и на мосту найдется молодец, отважившийся отомстить за пролитую кровь. Монахи — народ не робкий. Среди них воинов в прошлом немало.

— На колени! — приказал Малюта, шагом подъезжая к стывшей на ледяном ветру людской массе. — На колени!

Часть народа не посмела ослушаться, однако сам архиепископ не унизил высокого сана, а, почудилось, выпрямился и стал будто бы еще крупнее в тканных золотом ризах.

— Ты, злочестивый, держишь в руке не крест животворящий, а оружие и этим оружием хочешь уязвить наше сердце: со своими единомышленниками, здешними горожанами, хочешь нашу отчину, этот великий богоспасаемый Новгород, предать иноплеменникам, польскому королю Жигмонту-Августу! — Произнося эти обвинения, Иоанн отделился от охраны и приблизился к архиепископу.

Вороной конь разляпывал желтоватую пену, фыркал и гордо вышагивал, красуясь. Но архиепископ не отшатнулся от надвигающейся, свернутой набок морды и стоял как вкопанный, не совершая попытки заслониться крестом. Он понимал, что Иоанна ничем не удержишь, и не хотел паству вводить в соблазн сомнением в чудодейственной силе креста. А как вышибет безумец его из костенеющей руки — что тогда?

— С этих пор ты не пастырь и не учитель! — яростно прогромыхал Иоанн, свирепо сверкнув очами. — Но волк, хищник, губитель, изменник нашей царской багрянице и венцу досадитель!

Архиепископ не проронил ни слова. Он не сделал попытки возразить и оправдаться. Лицо выражало недоумение и обиду.