Зачем писать? Авторская коллекция избранных эссе и бесед - Филип Рот

Твен. Генри Адамс был жив. Генри Джеймс был жив. Все они были на пике творческих сил. Всего за два года до того умер Уолт Уитмен. А Бейб Рут[168] еще не родился. Если я не дотягиваю до звания просто американского писателя, по крайней мере, позвольте мне пребывать в моем заблуждении.

Хейвен: В выпущенном в 2007 года романе «Призрак уходит», этой коде вашего «Призрака писателя», Эми Беллет сообщает Натану Цукерману, что ей чудится, будто Лонофф беседует с ней из могилы, и произносит: «Все мы, читатели и писатели, мы закончились, мы призраки, наблюдающие за концом литературной эпохи». Это так? Иногда вы так думали – я имею в виду ваше интервью Тине Браун 2009 года[169], в котором вы сказали, что пройдет еще лет двадцать, и аудитория читателей романов съежится до численности знатоков древнеримской поэзии. Дело не только в появлении электронных книг, верно?

Вы дали еще более обобщающие комментарии в 2001 году, когда в интервью журналу «Обсервер» сказали: «Я не могу найти какие‐то “обнадеживающие” черты в американской культуре. Я сомневаюсь, что эстетическая грамотность имеет у нас какое‐то будущее». Эту ситуацию можно как‐то исправить?

Рот: Могу лишь повторить свои слова. Я сомневаюсь, что эстетическая грамотность – тонкая чуткость или чувствительность к приемам, с помощью которых проза утверждает свою уникальную власть над душой читателя, – имеет у нас какое‐то будущее. Пройдет еще два десятка лет – и число разборчивых и тонко чувствующих любителей романов сократится до числа людей, умеющих читать стихи древнеримских поэтов на языке оригинала, до числа умеющих читать эти стихи сегодня, а не в эпоху Возрождения.

Хейвен: Очень жаль, что вы не сможете присутствовать 25 февраля на вечере «Другой взгляд», посвященном роману «Призрак писателя», потому что это мероприятие, организуемое Стэнфордским университетом, на котором выдающиеся произведения обсуждаются с широким кругом читателей и куда приглашаются как писатели, так и ученые Стэнфорда. Книжные клубы возникают как грибы после дождя по всей стране. Разве они не дают возможность расширить и углубить интерес к роману? Или мы просто себя обманываем?

Рот: Я ни разу не был ни на одной такой встрече. И ничего не знаю о книжных клубах. Но зато я точно знаю из моего многолетнего опыта университетского преподавателя литературы, что в течение семестра требуется проявить немалое терпение, чтобы заставить даже самых лучших студентов прочитать любой стоящий роман с умом, без привычного морализаторства, без вычитывания того, чего нет в тексте, без притягивания за уши биографии писателя и не впадая в грех вольных обобщений. И что, такие строгие требования присущи этим книжным клубам?

Хейвен: Вы сказали Тине Браун в интервью 2009 года: «Я бы не отказался сесть за длинную книгу, которая заняла бы меня до конца жизни». Но тем не менее в 2012 году вы твердо заявили, что больше писать не будете. Никто из нас не может поверить, что вы совсем перестали писать. Вы в самом деле думаете, что ваш талант позволит вам удалиться на покой?

Рот: Ну, вам придется поверить мне на слово, потому что с 2009 года я не написал ни слова. У меня больше нет желания сочинять прозу. Я сделал все, что мог, и поставил точку.

Хейвен: В каждой из ваших книг исследуются различные интересующие вас вопросы: о жизни, сексе, старении, писательстве, смерти. Какие вопросы занимают вас сейчас?

Рот: Сейчас я изучаю американскую историю девятнадцатого века. И меня сейчас занимают вопросы, связанные с Кровоточащим Канзасом, судьей Тейни и Дредом Скоттом, Конфедерацией, Тринадцатой, Четырнадцатой и Пятнадцатой поправками, президентами Джонсоном и Грантом и Реконструкцией, ку-клукс-кланом, Бюро свободолюбивых, расцветом и упадком республиканцев как моральной силы и возрождением демократов, с прибыльностью железных дорог и мошенническими сделками с землей, последствиями депрессий 1873 и 1893 годов, окончательным вытеснением индейцев с исконных территорий, американским экспансионизмом, спекуляцией землей, белым англосаксонским расизмом, Армором и Свифтом, Хеймаркетскими беспорядками и историей Чикаго, безудержным триумфом капитализма, растущим угнетением рабочих, великими стачками и агрессивностью штрейкбрехеров, сегрегационными «законами Джима Кроу», выборами с участием Тилдена и Хейса и компромиссом 1877 года, иммиграцией из южной и восточной Европы, прибытием в Америку 320 тысяч китайцев через Сан-Франциско, движением суфражисток, движением за трезвость, партией популистов и прогрессистских реформаторов, с такими фигурами как Чарлз Самнер, Таддеус Стивенс, Уильям Ллойд Гаррисон, Фредерик Дуглас, президент Линкольн, Джейн Аддамс, Элизабет Кэди Стэнтон, Генри Клей Фрик, Эндрю Карнеги, Дж. П. Морган, Джон Д. Рокфеллер[170] и т. д. Мой ум целиком обращен в тогда.

Интервью «Свенска дагбладет»

Опубликовано на шведском языке в Svenska Dagbladet (Стокгольм) 16 марта 2014 и в тот же день на английском в New York Times Book Review

Я знаю, что вы недавно перечитали все свои книги. Каков был ваш вердикт?

Когда пять лет назад я решил прекратить писать, я, как вы говорите, взялся перечитывать тридцать одну книгу, которые были опубликованы между 1959 и 2010 годом. Мне хотелось узнать, не потратил ли я время зря. Понимаете, никогда нельзя сказать точно.

Прочитав их все, я сделал вывод, повторяющий слова моего кумира – боксера Джо Луиса. Он был чемпионом мира в тяжелом весе с того года, когда мне было четыре, и до того, как мне исполнилось шестнадцать. Он родился на Глубоком Юге в бедной семье, этот чернокожий паренек не получил никакого образования, но даже в течение тех двенадцати лет, что он оставался непобежденным, когда ему пришлось отстаивать свой титул двадцать шесть раз, что уже само по себе удивительно, красноречие было ему чуждо. Так вот, когда он уходил из спорта, ему задали вопрос о его долгой карьере, и Джо Луис подвел итог всего в десяти словах: «Я добился лучшего, чего мог добиться, с тем, что имел».

В некоторых кругах термин «мизогиния» применительно к вашим книгам стал почти клише. Что, как вы думаете, изначально послужило поводом для такой реакции, и что бы вы ответили тем, кто все еще пытается навесить этот ярлык на ваши книги?

Мизогиния, или женоненавистничество, не определяет ни структуру моих книг, ни их смысл, она не является ни их сюжетным мотивом, ни сообщением, которое я посылаю читателю, ни моим убеждением, ни точкой зрения или руководящим принципом. Очень далеко от того, как, например, другая тлетворная форма психопатической неприязни, эквивалент мизогинии по огульной всеохватности навязчивого злопыхательства – антисемитизм, или ненависть к евреям, целиком пропитывает структуру «Майн кампф». Мои клеветники расписывают мои злодеяния так, словно я на протяжении полувека обливал женщин ядом. Но разве что безумец написал бы тридцать одну книгу с целью заявить о своей ненависти. В некоторых кругах слово «мизогинист» превратилось в хлесткий ярлык, в позорное клеймо, которым припечатывают с такой же легкостью, с какой слово «коммунист» употреблялось крайне правыми сторонниками сенатора Маккарти в 1950‐е годы или с какой эпитеты-обобщения типа «буржуазный» или «реакционный» применяла в привычных разоблачениях своих врагов машина старой коммунистической пропаганды – и в очень похожих