Полая вода. На тесной земле. Жизнь впереди - Михаил Никулин

Одна из женщин, видать разговорчивая, поднявшись, крикнула Ивану Никитичу:

— Дед, ты хлопчат не продаешь?

— Трудодней не хватит купить их! — небрежно отвечал Иван Никитич.

— Значит, хорошие, ежли цену заламываешь!

— Стоют!

— Да сядь, купчиха! У самой четверо! — дернула ее другая.

От этого шутливого разговора Иван Никитич повеселел.

— Люди вон едут за кормом, а старшина, наверное, пошел на печь отогреваться, — съязвил он, но не вовремя. Как раз вслед за этим по верхушкам оставшейся позади лесополосы пронесся свистящий шорох, а вслед за ним впереди, на проселке, вспыхнул и закружился высокий столб вихря. Брызнув мелкой рябью по ржаному жнивью, он осел и притих.

— Гони! — донесся с арбы простуженный женский голос.

Новая, более продолжительная вихревая волна с косого разбега ударила по красно-бурой корове. Колокольчик заикнулся, а корова, чуть отдернув морду, немного отклонилась от взятого курса и пошла быстрей.

Иван Никитич сердито кашлянул, нерешительно остановился и повернулся лицом к ветру. Третья волна чуть не сорвала с него треух. Над хутором, где они ночевали, поднялась мутно-серая завеса клубящегося тумана, в котором угасало потускневшее, обескровленное солнце. С четвертой волной ветер пошел широким, неутихающим потоком.

Когда Иван Никитич снова повернулся к стаду, передние коровы успели уйти от него на добрую сотню шагов.

Догоняя Мишу, старик на бегу спросил:

— Михайла, что думаешь?

— Дедушка, дует в затылок! Не страшно!.. Назад поворачивать нельзя — ветер ударит коровам в морды, и они разбегутся!

На скуластой, чуть прихваченной осенним загаром щеке Миши, повернутой к ветру, чтобы старик ясней слышал его слова, Иван Никитич заметил суровую решимость и обрадовался. Старик сам видел, что теперь возвращаться уже нельзя. И, задавая вопрос, хотел только проверить, можно ли на Мишу надеяться в трудную минуту.

Гаврик, не замеченный дедом, оказался в голове стада и, сдерживая коров, не то бодро, не то испуганно кричал:

— Гей-гей! Гей-гей!

Иван Никитич уже видел, что главная трудность будет впереди стада, где между коровьих голов мелькали треух и куцый полушубок Гаврика, полы которого обхлестывал ветер.

— Михайла, что в дороге главное? — крикнул старик, морща на ветру маленькое, сухое лицо, успевшее обрасти сединой и посереть от пыли.

— Они, дедушка, — крикнул Миша, похлопав себя по ногам.

— Так помни же об этом! — погрозил Иван Никитич и, горбя узкую, костлявую спину, побежал обгонять коров.

Ветер, набирая силу, стал приносить от лесополосы стайки испуганно порхающих желтых листьев. Несколько позже, опережая стадо, по жнивью покатились темные кусты старого жабрея, похожие на скачущих зайцев.

Мише, оставшемуся в одиночестве позади стада, было не так уж трудно. Правда, чтобы поспеть за коровами, ему приходилось шагать все шире, но это не особенно его беспокоило. Находя время проследить за скачущими кустами колючего жабрея, он думал, что, может, этот куст катится оттуда, где остались Никита Полищук, Катя Нечепуренко… А может, этот вот куст, что, как подбитая серая птица, перескочил через остов подрезанного косой татарника, прикатился оттуда, где живет Александр Пахомович, где живут Пелагея Васильевна, тетка Зоя… И невольно Миша позавидовал ветру. Сколько хороших людей он может облететь, у скольких сразу может побывать в гостях!

Иногда волны ветра, потеряв дорогу, с налету наскакивали одна на другую. Вихревой всплеск рвал корку рыхлой земли. Мелкие, как черная дробь, комочки земли стегали Мишу по шинели, по рукам и по лицу, секли телят по их нежно-глянцевитым носам. Телята отворачивались, кидались в сторону.

— Гей-гей! Знаю, что больно, а идти надо! — громко разговаривал Миша, стараясь вогнать телят в серединку коровьего стада, где на них не так бы дуло.

Очередная волна злого ветра перервала потертую веревку, и ведро, сорвавшись с коровьего седла, с трескучим звоном покатилось по земле.

Миша подобрал ведро, в котором лежали налыгачи, и понес его в руке. Для короткой дороги груз легкий, но в длинном пути он был большой помехой, особенно при таком ветре.

Иван Никитич хорошо слышал донесшийся с подветренной стороны бубнящий звон ведра, и Миша видел, как он на миг развел руками, — дескать, ничего не поделаешь, привязывать некогда… Заметил Миша, что и Гаврик качнул головой из стороны в сторону.

«Гаврик сознает…» — подумал Миша, и ведро с налыгачами показалось ему пустяком, а вот сдерживать коров куда трудней.

Лопата, подаренная Никитой, вывалилась из седла значительно позже, когда ветер гнал уже не листья и сухие травы, а одно облако пыли за другим, когда небо и простор степи постепенно перемешивались в мутный, нависающий со всех сторон сумрак, когда коровы с шибкого шага срывались в бег.

Миша все время зорко следил за висевшей сбоку седла лопатой. Но что-то отвлекло его на минуту, а может, и того меньше. Взглянув снова на седло, он уже не увидел лопаты и испуганно кинулся назад. Бежал он несколько секунд и бежал на ветер… Лопата действительно оказалась близко. Но ветер тем временем выкинул очередную дерзкую причуду и, должно быть, испугал телят, потому что они поскакали вперед, а за ними побежали коровы. К довершению беды в этом месте скошенное поле шло под откос, втекая в глубокую, узкую лощину.

Срываясь в лощину, Миша увидел совсем близко размахивающих перед коровами палками и шапками Ивана Никитича и Гаврика. Он подумал: не лучше ли из хвоста стада перемахнуть в голову, чтобы помочь деду и Гаврику в их трудном положении. В это время двое телят бросились в сторону и побежали по дну лощины, переходившей в покатый овраг с густым шиповником и диким терном по склонам.

Миша погнался за телятами, которые, ища затишья, нырнули в кусты.

Сколько ни оглядывались бежавшие впереди стада Иван Никитич и Гаврик, Миши с телятами они не увидели.

Миша не скоро нашел телят, спрятавшихся в глубине кустарника. Он несколько раз пробовал выгнать их из колючих зарослей, но телята, испуганно тараща глаза, не шли.

Встревоженный, Миша выбежал на вершину ската. Лесополоса, черневшая далеко от него, затягивалась мутно-серой завесой пыльного тумана. В широком просвете жнивья, дрожащего на ветру, не было ни коров, ни старика с Гавриком.

Миша понял, что на короткое или на долгое время, но он остался один. Тревогу сменило беспокойство взрослого человека, которому никто уже и ничего не подскажет. Он вернулся к телятам и прежде всего сказал им:

— Лупоглазые, гнать вас нельзя… Разбежитесь кто куда. Вы же глупые дети. Не знаете — по такому положению без меня пропадете. Может и волк сожрать. Почем знаете, что его тут нет?..

Вспомнив про волка, Миша обеспокоенно посмотрел на лежавшую у ног лопату и поскорее принялся за сборы в дорогу. Он достал из ведра два налыгача и хитро обошел вокруг телят раз и другой. Всем своим видом и поведением он старался показать телятам, что вовсе не собирается выводить их в страшно свистящую на ветру степь. Потом с наветренной стороны он подошел к телятам поближе, чтобы они принюхались к нему и поняли, что он свой. А уже после без особого труда одним налыгачом коротко связал их шея с шеей, но так, чтобы петли не душили. Другой налыгач он приспособил вместо вожжей.

— Теперь, хлопцы, нас ничто не разлучит, — сказал он и погладил телят, а потом заговорил сам с собою: — Телята телятами, а ты, Мишка, тоже живой… Есть захочешь, а деда с Гавриком и с харчами пока нету.

На всякий случай он нарвал уже созревших ягод шиповника, выломал тоненькую хворостину, ведро повесил на лопату и вскинул его за плечо.

— Отдохнули, а теперь в путь, — сказал Миша телятам, но для того, чтобы они ясней поняли его намерения, пришлось их легонько стегнуть хворостиной.

Телята прыгнули вбок и, кося выпученными глазами, столкнулись мордами, занося хвосты в разные стороны.

— Будто без скандала нельзя, — недовольно заметил Миша и стегнул посильнее.

Телята, выскочив из кустов, пытались бежать назад, но на голом месте порыв ветра сбил их с этого направления, и Мише теперь уже только нужно было сдерживать их ретивый бег в подветренную сторону. Это оказалось не так просто: рослые, сильные телята крепко натягивали вожжу. Через несколько минут Миша почувствовал боль в плече, пальцы правой руки занемели. Было еще одно, пожалуй, главное неудобство: во-первых, трудно было наблюдать, куда вели еще не везде заметенные пылью коровьи следы, и, во-вторых, Миша не успевал замечать рытвины, кусты татарника и то спотыкался, то оступался. А ведь Иван Никитич недаром предупреждал, что в пешем пути надо больше всего беречь ноги!

Остановив телят, Миша зашел им в голову. Отворачиваясь от пыльного наскока ветра, он частью длинного налыгача, заменявшего вожжу, перепоясал свой полушубок, опять погладил телят и спорым шагом повел их дальше.