Полая вода. На тесной земле. Жизнь впереди - Михаил Никулин

— Оттуда их теперь никакими сладостями не выманишь, — отмахнулся Иван Никитич. — Придется, Михайла, руслом яра продвигаться с ними.

Миша спустился в яр и повел за собой телят. Его дорога оказалась трудней, чем он предполагал: приходилось обходить кучи камней, глубокие промоины русла.

Иван Никитич и Гаврик теперь двигались с коровами очень медленно, часто останавливались. Старый плотник чувствовал, что время уходит, уставшие ребята начинают волноваться, и он разговаривал с особой, ободряющей отзывчивостью:

— Михайла, пройди, родной, пройди еще сотни две шагов! Потерпи и пройди! Потом Гаврик тебя сменит!

И Миша, скатываясь с обочины яра, спотыкаясь, терпеливо брел дальше и тянул за собой телят.

Через полчаса старый плотник кричал в яр уже не Мише, а Гаврику:

— Сто шагов ты сделал! Сделай, пожалуйста, еще двести!

Когда начало понемногу темнеть, берега яра стали быстро-быстро оседать, а русло, раздвигаясь, сливаться с лощиной, и сам яр вдруг неожиданно кончился.

Иван Никитич обрадованно прокричал:

— Вы что-нибудь видите впереди?!

Миша и Гаврик, теперь шагавшие с телятами в голове стада, ясно видели железнодорожную насыпь, похожую на длинный вал, вагоны, разбросанные по путям, маячивших людей.

На линии вспыхнули огоньки, вытянувшись сплошной тускло светящейся нитью. Несколько раз с нарастающей настойчивостью просвистел паровоз. Отирая треушкой пот, Миша сказал:

— Слышишь, как он свистит, если близко…

— Хорошо свистит, — облегченно вздохнув, ответил Гаврик.

Левее железной дороги, как раз в том направлении, куда шло стадо, сквозь желтую, клубящуюся на ветру мглу виднелся поселок с железным круглокрылым ветряком в самом центре.

И, может, потому, что высокий острый каркас ветряка показался ребятам похожим на радиомачту, поселок — на плавающую льдину, а бушевавший над степью черный ветер — на полярную бурю, они заговорили об экспедиции на Северный полюс.

— Миша, как ты думаешь, Георгий Седов взял бы нас с тобой в экспедицию?

Сомневаясь, что Миша ответит «да», Гаврик поспешил задать новый вопрос:

— Ведь правда же, что мы и настойчивы и с дисциплиной у нас неплохо?

Если бы дедушка Опенкин был у него помощником и рассказал бы ему про нас, тогда, может быть, взял бы…

Но тут же, отмахнувшись от своих слов, Миша добавил:

— Все равно не взял бы. Ты же знаешь, что ребят не было с папанинцами.

К огорчению Гаврика, это была правда: на дрейфующей льдине — он хорошо это знал из учебника по географии — было четыре человека, и все они были взрослыми людьми. Он вспомнил строчки, в которых рассказывалось, как за дрейфующей льдиной с напряженным вниманием следила вся страна, и когда героических зимовщиков надо было спасать, за ними были посланы самые сильные ледоколы и самые лучшие самолеты.

— Миша, но ведь все равно мы будем взрослые! Мы теперь закаляемся, а потом нас пошлют по очень большому заданию, и мы его хоть помрем, а выполним!

— Гаврик, мы его обязательно выполним!! А помрем когда-нибудь после!

Гаврик, смеясь, признался, что о смерти он заговорил сгоряча, что лучше еще и еще выполнять большие-пребольшие задания…

— Нельзя переключить скорость? — донесся голос Ивана Никитича.

— Можно! Можно! — ответили ребята.

Стадо, ускоряя шаг, спускалось к поселку.

На краю хутора, в хате конюха Родиона Григорьевича Саблина, Иван Никитич с ребятами уже целые сутки пережидали непогоду.

Хозяев сейчас не было дома. Старый плотник сидел на стуле, подпирая небритый подбородок, и с придирчивой скукой на лице смотрел за окно. Над выгоном с неослабевающим упорством дул ветер, затягивая грязным, сухим туманом дома и усадьбы колхозного поселка.

В маленьком подворье за саманной конюшней, за стогом сена, за хатой и камышовым забором было тише. Но временами упругие волны ветра перескакивали через крыши построек, через макушку стога, и тогда перед окном начинали кружиться, приплясывать сухой навоз, птичий пух, желтые соломины, стебли травы.

Миша и Гаврик одни хозяйствовали во дворе. Миша из конюшни подводил к корыту коров, а Гаврик, проворно крутя ворот, тянул воду из глубоченного колодца. Ветер мешал ему свободно обращаться с цибаркой, и он, боясь обрызгаться, выгибался и на вытянутых руках быстро опрокидывал ведро в корыто.

Иван Никитич видел, что ребята, разговаривая, приподнимали уши своих шапок, чтобы лучше слышать друг друга.

Лохматый дымчатый пес, так свирепо бросавшийся вчера на ребят, сейчас ходил вокруг Миши, принюхивался к его запыленным сапогам, помахивая хвостом, как веником.

Эта мелочь вывела Ивана Никитича из терпения, положила конец бесплодному раздумью, и он дробно постучал по стеклу. Подошедшему Мише он строго сказал:

— Как только напоите скотину, так сейчас же ко мне!

Через несколько минут Миша и Гаврик зашли в хату.

Иван Никитич, отвернувшись от окна, показал им на табуретки, что стояли рядом с его стулом. Будто сообщая важную новость, он сухо проговорил:

— Заметили, что и собака к нам как к своим?.. Хвостом оказывает большое внимание.

Гаврик мог бы на это ответить просто: теперь он уже без палки свободно может расхаживать по двору, а с Мишей Туман, как звали кобеля, прямо подружился… Но Гаврик, как и Миша, чувствовал, что вопрос старик задавал неспроста и лучше подождать, что он скажет дальше, а потом уж ответить.

— Хозяева у нас хорошие, гостеприимные. Конюшня теплая, и под самым носом водопой. Жди, пока уймется ветер. А когда он уймется? — сухо и настороженно спросил Иван Никитич.

Миша тихонько нажал своим сапогом сапог Гаврика. Гаврик ответил ему тем же самым, затем они вздохнули один за другим. Если бы Ивана Никитича не было или он на минуту вышел бы из хаты, они тотчас же заговорили бы о том, что у деда лопнуло терпение сидеть тут, как у моря, и ждать погоды, что он надумал во что бы то ни стало продвигаться дальше по дороге к своему колхозу. Но старый плотник был здесь и, ожидая от них слова, сердито разглядывал свои сапоги с короткими голенищами, докрасна потертыми жнивьем и сухими травами.

— Нам надо трогаться в путь. Уже сутки просидели. Сколько еще? Так и снега можно дождаться, — уверенно проговорил Гаврик.

— Дельное предложение, — ответил Иван Никитич, не поднимая головы. — Вот это предложение мы сейчас и обсудим, — сказал он, устремив вопрошающий взгляд на Мишу.

— Дедушка, а помните, Родион Григорьевич вчера рассказывал, как он в зимнюю бурю… с изморозью была буря… пробрался на Ростов со скотиной по сухменным лощинам… Он говорил, что тут и тише и прямей. Лощинки эти проходят стороной от Казальницкой…

— Михайла, у нас с тобой одна дума в голове, — заметил старик.

— У Гаврика в голове то же самое. Мы с ним об этом уже разговаривали, — чуть улыбнувшись товарищу, сказал Миша.

— Тем лучше, не будем спорить, — заметил старик. — Но опять же уходить в степь, дальше от жилья? — спросил он себя и ребят.

Долго молчали.

— Дедушка, хорошо расспросить бы про эти лощины, есть ли там сараи, кошары, водопой, — сказал Гаврик.

— И обязательно солома, — подсказал Миша.

— И обязательно солома, — весело засмеялся старик.

Он уже не мог сидеть на месте. Расхаживая по просторной комнате от комода, уставленного фотографиями кавалеристов, до стены, на которой в коричневой раме висел портрет Буденного и над ним пучок засохшей ромашки, Иван Никитич обсуждал с ребятами, что же надо сделать, прежде чем отправиться в дорогу… Получалось так, что надо сходить в правление и хорошо расспросить про сухменные лощины, затем в двенадцать часов послушать по радио сообщение бюро погоды. Их тревожило, не нагонит ли ветер осадков — снега, дождя, а еще страшней — гололедицы.

С каждой минутой беседы Иван Никитич все больше убеждался, что Миша и Гаврик озабочены тем же, чем озабочен он сам. Изучающе посматривая на ребят, он невольно думал о том, что трудная дорога и большая задача сделали их умней, опытней. Он мог на них теперь рассчитывать, как на самых серьезных своих помощников, как на товарищей. Он подумал, что ребята кое-чему научились и от него, от их походного наставника. Это было для Ивана Никитича большой наградой. Его беспокойное сердце взволнованно застучало.

— Михайло, дело ты говоришь: нам нужны вяхли[3] — солому носить! Гаврик, я думаю, что если мы вяхли попросим у Родиона Григорьевича, он нам не откажет? — спросил старый плотник.

С каждой минутой беседы предстоящая трудность дороги для Ивана Никитича как бы делилась на мелкие задачи, и ни одна из этих задач не казалась невыполнимой. Надо было только все заранее предусмотреть и быть готовым преодолеть любую преграду. Это было похоже на его работу в плотницкой: сделать возилку — значит, во что бы то ни стало найти подходящее дерево, приспособить для работ имеющийся инструмент, вооружиться терпением… Вспомнив о своей мастерской, где он мог осилить все, что надо осилить, он так закончил свою беседу с Мишей и Гавриком.