Бомбы сброшены! - Гай Гибсон

«Конечно, все это так. Но что будет дальше?»

«А вот этого я не знаю. Может быть, французы продержатся, пока мы соберем новую армию».

«Может, и так. Но это будет нелегкая работа».

«Черчилль говорит, что мы потеряли всю технику».

Наступила долгая пауза. Мы часто обсуждали ход войны, это был один из таких вечеров. Парни начали думать, что бы еще сказать такое умное. Но тут открылась дверь, и вошел Вилли. Мы дружно вскочили на ноги.

«Садшесь, парни, — он был в хорошем настроении. — Кто-нибудь играет прилично на бильярде или в другие игры, требующие ловкости?»

Все промолчали, так как не понимали, к чему он клонит.

«Мне нужны два добровольца, — продолжил Вилли, а потом ткнул пальцем в Пита и меня. — Ты и ты».

Я хмыкнул. Что за игра нам предстоит? Я хотел летать, а не играть на зеленом сукне. Когда мы поднялись к нему в кабинет, Вилли достал небольшую пластилиновую модель. Это был миниатюрный железнодорожный тоннель. Теперь он был предельно серьезен и говорил спокойно.

«Сегодня вы должны провести эксперимент, который выдумал вице-маршал авиации Харрис. Как вы знаете, дела во Франции идут отвратительно. Поэтому он решил попытаться замедлить продвижение врага, нарушив его железнодорожные коммуникации. Шоссе мы оставим парням с дневных бомбардировщиков. Как вы знаете, самыми уязвимыми местами железных дорог являются мосты и тоннели. Первые построены слишком прочно, и их трудно разрушить. Но вторые гораздо более уязвимы. Именно поэтому я спросил, играете ли вы на бильярде. Меня интересует, умеете ли вы загонять шар в лузу. Мне требуются два парня, которые точно так же закатят бомбу в тоннель, где она взорвется несколько секунд спустя. Разумеется, мы заблокируем железную дорогу всего на несколько дней, но даже это может серьезно повлиять на доставку снабжения наступающим немецким армиям. Это можно проделать во многих местах, и я оставляю выбор за вами. Взлет сегодня в 10 вечера».

Мы еще не вышли из кабинета, а по лицу Пита расплылась довольная улыбка. Он не просто играл на бильярде, он любил его всем сердцем.

Мы взлетели вместе, пересекли море, оставили слева сожженный Роттердам, пересекли Бельгию, пролетели над затемненным Брюсселем и оказались над Германией.

В действительности светомаскировка была более чем плохой. Люди махали нам факелами. Затем слева появился луч прожектора, который осветил самолет, шедший на высоте 13 000 футов. На него обрушился шквал снарядов из тяжелых зениток. Он почему-то нес включенные огни. Позднее мы узнали, что это был один из летчиков звена «А», который просто забыл их выключить после взлета. Не удивительно, что он потом говорил: «А мне казалось, что я был в небе совершенно один».

Внимательно следуя по карте от канала к каналу, мы в конце концов, выбрались к своему тоннелю возле Аахена. Но теперь луна уже скрылась, поэтому я выпустил осветительную ракету. В ее свете внезапно и резко появились очертания входа в тоннель. Лишнего времени у нас не было, так как эти ракеты горели всего около 3 минут, поэтому мы сразу ринулись в пике. Мы неслись по рельсам подобно сверхскоростному поезду; наверное, подсознанием я отметил, что светофоры горят. Потом перед нами рывком вырос утес, мы круто свернули вправо, и одновременно я сбросил две 500-фунтовые бомбы. Мы едва не зацепили крылом верхушки деревьев, но успели взмыть вверх. А через пару секунд позади раздался грохот, я оглянулся и увидел, что вход в тоннель обрушился. Это было просто прекрасно, потому что у нас еще остались две бомбы. Когда мы полетели к следующему тоннелю, расположенному в 10 милях от первого, мы столкнулись с проблемой. Вторая осветительная ракета отказалась отделиться от самолета. Это было ужасно. Ночь была непроглядно темной, и увидеть что-либо было просто невозможно. Если бы оружейники услышали хотя бы четверть того, что было произнесено в их адрес, даже они устыдились бы.

В конце концов мы с Уотти придумали план. Мы полетели над рельсами, держась как можно ниже, а потом я включил посадочную фару. Она дала какое-то подобие световой дорожки. В то же время Уотти направил вперед сигнальную лампу Олдиса, пытаясь нащупать ее лучом вход в тоннель. Склон утеса мчался навстречу со скоростью 200 миль/час. Несколько минут мы летели низко над сверкающими нитками рельсов, и я молился, чтобы поблизости не оказалось ночного истребителя. Какая-то заблудшая душа неожиданно обстреляла нас из пулемета, но промазала, так как расстояние превышало пол мили.

А затем…

«Вижу тоннель. Приготовиться… Бомбы сброшены».

После слова «сброшены» я толкнул вперед секторы газа и еще успел увидеть тоннель, освещенный сигнальной лампой, а потом рванул ручку на себя. Старый «Хэмпден», избавившись от бомб, взлетел, как на лифте, проскочив над 400-футовым утесом буквально в нескольких дюймах. Я это отлично помню, потому что это была белая известняковая скала. Потом прошло 11 секунд, и долетел глухой удар, означавший, что мы сделали свое дело.

Когда мы приземлились, выяснилось, что у Пита нервотрепки было меньше. Он вернулся час назад, имел гораздо меньше приключений и, с моей точки зрения, сработал гораздо лучше. Как раз в тот момент, когда он увидел тоннель, в него входил поезд. Пит быстро облетел скалу и, тщательно прицелившись, закупорил выход из тоннеля. Потом он вернулся к входу и подорвал его, поймав поезд внутри горы. Что тут скажешь?

В моей летной книжке появилась запись: «13 июня 1940 года — «Хэмпден» L4070 — Пилот: Гибсон — цель: бомбардировка Гента — время: 7 часов 15 минут».

Это был один из тех случаев, когда ты выкладываешься почти до предела. Мы возвращались из рейда, в ходе которого должны были разбомбить немецкий штаб в Генте. Обычно в таких случаях после атаки мы брали курс на юго-запад, чтобы днем оказаться над территорией Неоккупированной Франции, где не было вражеских истребителей. Довольно часто мы вызывали панику среди беженцев, переполнивших все дороги. Они уныло брели на юг, спасаясь от немцев. Когда мы оказывались в безопасности над неоккупированной территорией, то поворачивали прямо к своей базе.

Однако в этом случае мы отбомбились довольно рано, и Уотти решил, что мы можем сразу лететь назад, так как было еще темно. Поэтому мы взяли курс прямо на базу, то есть на северо-запад. Вскоре мы натолкнулись на низкие облака, а когда продрались сквозь них — налетели на сосредоточение зенитных орудий и прожекторов. Мы подумали, что это должен быть Дюнкерк, и повернули прямо на запад. По мере того как светало, мы все сильнее прижимались к земле, все нервно оглядывались в поисках вражеских истребителей. Мы думали, что все еще находимся над Францией, однако французский берег упрямо не желал показываться. Когда полностью рассвело, мы заподозрили, что компас врет, и повернули на северо-запад, решив держать направление по солнцу. Теперь мы летели почти над самыми верхушками деревьев, и все страшно нервничали. Вдруг прямо по курсу показался аэродром. В отчаянии я открыл створки бомболюка. Если уж мне суждено приземлиться среди фрицев, по крайней мере я успею разнести какой-нибудь ангар, так как у нас еще осталась одна бомба. Но в тот самый момент, когда палец уже был готов нажать кнопку сброса, я вдруг узнал аэродром. Да, я точно узнал его. Это был Харуэлл, и мы были в Англии. Я спешно закрыл бомболюк и тотчас повернул на новый курс. Через час мы вернулись на свою базу и обнаружили, что опоздали ровно на 3 часа. Большинство людей уже думало, что с нами покончено.