Адъютант его превосходительства - И. Болгарин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Он хочет, чтоб все осталось так, как было тысячи и тысячи лет. Чтоб одни трудились, обреченные на убогое существование, а другие пожинали плоды чужого труда… Вот я и хочу помочь не Владимиру Зеноновичу и не Николаю Григорьевичу, а, скажем, тому садовнику, который выращивал ваш сад…
– Да-да! Вы ему помогите! Этот садовник вместе с другими такими же спалил наш дом. Помогите, помогите ему! – взорвался Юра, несколько уязвленный последней фразой.
– Ты должен его простить, – негромко сказал Кольцов, внимательно поглядев на Юру.
– Простить?
– Да, простить. Они это сделали от гнева. Но поверь, они не злобные люди.
– Мы им никогда ничего плохого не сделали.
– А хорошего?
Юра промолчал.
– Вот видишь, тоже ничего. Зато они – вам только хорошее делали. Вот дом построили. Хороший, должно быть, дом. А сами жили ты знаешь где. Хлеб вам растили. А сами голодали. И так из года в год… из века в век… Несправедливо? Несправедливо. Вот они и озлобились. На папу твоего. На Владимира Зеноновича…
– И вы хотите…
– Хочу… как бы тебе объяснить… чтоб кто-то строил дом…
– Для кого?
– Для тебя, для меня, для всех. А кто-то ухаживал бы за садом…
– За чьим садом? – переспросил, внезапно успокаиваясь, Юра.
– Ну… сад тоже будет принадлежать всем, – популярно объяснял Павел Андреевич – он был доволен, что Юра задает вопросы.
– А если я захочу иметь свой сад?
– Но он ведь и будет твой. И сад, и дом, и земля…
– Так не бывает.
– Да, так не было… И тогда, понимаешь, никто не будет ни на кого злобу копить. Не из-за чего будет. То есть будут, конечно, люди друг на друга обижаться… и обижать друг друга будут… – Здесь голос Кольцова приобрел истинную силу – ведь он рассказывал о самом заветном. – Но причины будут другие… мелкие… Ты вот полежи и подумай немного… может, и поймешь того садовника, который спалил ваш дом. Поймешь и простишь.
Юра молчал. Даже при лунном свете была видна тоненькая, не детская морщинка, появившаяся у него на лбу.
– И быть может, тогда поймешь и меня… Мне очень важно, чтобы ты меня понял… Я дорожу нашей дружбой.
– Я подумаю, Павел Андреевич, – задумчиво сказал Юра. – Я… постараюсь…
Он еще долго лежал с открытыми глазами. Ему предстояло решить тот главный вопрос, – с кем быть? – который разрешала вся Россия, и он думал: «И Фролов хочет этого, и Семен Алексеевич. И сражаются они на стороне красных, на стороне тех, кого я считал врагами… Если я останусь с деникинцами, значит, буду против Павла Андреевича, против Фролова и Семена Алексеевича. Но зато буду на стороне Ковалевского и Щукина…»
Юра склонил голову к Кольцову и тихо и сбивчиво заговорил:
– Я не все понимаю, Павел Андреевич!.. Но я не хочу быть со Щукиным и с тем бандитом Мироном, из-за которого умерла моя мама… А он служит у них. Я видел его в Киеве. А на днях видел здесь… со Щукиным… – Он помолчал и добавил: – Я не хочу с ними… Я хочу с вами… Вы мне самый близкий после папы… – и умолк, по-мальчишески сердито устыдившись своего признания.
Кольцов прижал к себе Юрину голову.
– Мы – взрослые люди, Юра! И давно дружим! Я хочу получить от тебя ответ на крайне важный вопрос не только для меня, – серьезно продолжал Кольцов. – Я могу рассчитывать на твое молчание?.. Могу ничего не опасаться?..
– Да, – твердо сказал Юра. – Я обещаю!..
И они еще долго сидели рядом, молча, на Юриной кровати – взрослый, живущий все время, как сжатая пружина, и мальчик, который хотел и мог верить только сильному и правому. Кольцов первым прервал молчание, негромко попросил:
– Расскажи мне об этом человеке… о Мироне… подробно…
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
Кассу вокзала осаждала возбужденная, нетерпеливая толпа.
Обвешанные узлами и торбами мешочники, юркие, с чемоданами в руках, потертые спекулянты, озлобленные солдаты со скатками на плечах совали в окошко мятые деньги и умоляюще просили или грозно требовали билет. И слышали в ответ бесстрастно-категоричное:
– Билетов нет и не будет!
Мирон Осадчий, с распаренным от спешки лицом, усердно работая локтями, с трудом протиснулся к кассе и с видом нагловатого превосходства просунул в окошко полученную от Щукина записку и деньги.
Толпа замерла. Толпа ждала, уставясь в непроницаемое окошко.
В ответ на записку рука из кассы торопливо выложила Мирону билет и выплеснулся подобострастный, почти елейный голос:
– Пожалуйте-с!
Толпа негодующе зашумела не то на Мирона, не то на кассира и снова начала приступом, гудя и переругиваясь, брать кассу. Мирон едва выбрался из этой свалки.
Времени до прихода поезда оставалось еще много, и он скучающей походкой прошелся по перрону. Свернул к пивнушке. Рукавом смахнул со стойки рыбьи кости и застарелую шелуху от обглоданных раков, угрюмо потребовал:
– Налей-ка!
Расстегнув поддевку, Мирон огляделся вокруг, радуясь хорошему дню и удачливой своей жизни. Все сложилось у него как нельзя лучше – не погиб тогда, в банде у Ангела, и своевременно нашел других хозяев… «Ну чем не житуха, – думал Осадчий, с удовольствием ощущая в кармане внушительную пачку денег. – Они – тьфу-тьфу, не сглазить бы! – хорошо платят. Чистоганом. А риск-то по нынешним временам невеликий. Чего греха таить, разве это риск? Вот у кого рисковая жизнь – так это у солдат».
Мысли у Мирона были приятные, сытые – круглые! – сами катятся в мозгу. Мысли-самокаты. И хорошо ему от них, от спокойного предосеннего солнышка, оттого что скоро уезжает. Плохо, не с кем словом перемолвиться…
Но и тут повезло Мирону – появился человек в брезентовом пыльнике и купеческом картузе. Остановился рядом с Мироном с кружкой вздыбленного пеной пива. «Из спекулянтов, должно! – наметанным глазом определил Осадчий. – Вон и таранку загодя приготовленную достал из кармана». А человек постучал таранкой по стойке и принялся за пиво. Десятки глаз с вожделением посмотрели на таранку. Но человек в пыльнике выделил только его, Мирона, и великодушно протянул половину жирной, красновато светящейся на солнце рыбины.
– Мне? – несказанно удивился обрадованный Мирон и с уважением добавил: – Премного благодарен.
Они стояли за стойкой, неторопливо грызли таранку, лениво тянули пиво, добродушно поглядывая друг на друга. И Мирон даже начал испытывать к этому человеку какое-то свойское расположение.
– Смотрю, вы вроде бы местный? – отдувая от края кружки пену, полюбопытствовал сосед.
– А что? – со сразу проснувшейся настороженностью отозвался Осадчий.
– Да нет, ничего… поиздержался малость в дороге… Хотел бы… – Наклонившись к самому уху Мирона и оглядевшись по сторонам, человек доверительно прошептал: – Хотел бы кое-что продать…
