Адъютант его превосходительства - И. Болгарин

– Что?

– Вещь…

Незнакомец в свою очередь насторожился и даже чуть отодвинулся от Ми­рона. Похоже было, что он уже пожалел о своем предложении. И это успоко­ило Мирона: перед чужим испугом его собственный страх всегда проходил быстро. Он наклонился к соседу, солидным шепотком сказал:

– Сами мы не местные, но свободный капиталец имеем. Так что, ежели ваша вещь…

– Кой-какое золотишко у меня… – едва слышно признался незнакомец.

– Золотишко?! – захлебываясь от восторга, повторил Мирон.

Едва ли не с нежностью подумал: «Ах ты, рожа твоя спекулянтская! Да не томи душу, злодей!..» Видать, день сегодня такой выдался – прибыток к прибытку шел… – И добавил нетерпеливо: – А ну покажь товар!

– Вы уж, пожалуйста, потише. Здесь ведь разные люди, – выразительно повел глазами по сторонам сосед. Он насупился и, казалось, уже оконча­тельно раскаивался в своей откровенности перед случайным человеком. Еще раз оглядел Мирона и с сомнением покачал головой: – Да и боюсь, мой то­вар будет вам не по карману…

«Взад пятит, – огорчился Мирон, – спугнул купца!» И, тоже перейдя на полушепот, внушительно сказал:

– Мы ваш товар не видели, вы наш карман не щупали.

Людей в деле опасливых я, конечно, уважаю, только и кота покупать не приучен. К тому же у вас даже мешка – нет! – Он коротко и нервно рассме­ялся собственной шутке.

– Похоже было, что шутка эта разозлила чересчур осторожного собесед­ника.

– Мешка нет! – сердито сказал он. – Не каждый товар в мешке носит­ся!.. Часы у меня золотые с двумя крышками, боем и при золотой цепочке!

– Пока-ажь!..

– Шпана кругом. А ты: «покажь» да «покажь»! А потом не купишь, а они увяжутся, украдут.

– Ну, не хочешь здесь – давай отойдем, – тихим, примирительным тоном предложил Мирон, боясь неосторожным словом или даже взглядом оконча­тельно расстроить заманчивую сделку.

Они перешли через железнодорожные пути, сразу за которыми начинался пустырь с остатками каких-то сараюшек, а еще дальше густо вставал невы­сокий, подпаленный осенним багрянцем кустарник.

– Значит, с двумя крышками, – не выдержав, переспросил Мирон. – И при цепочке?

– Фирма «Лонжин», – внушительно ответил спутник.

Мирон искоса осмотрел сухощавую, не так чтобы сильную фигуру шагавше­го рядом человека, и шалая, взвеселившая сразу мысль пришла к нему. «Лонжин», – повторил он про себя незнакомое слово. И еще раз с удо­вольствием: – «Лон-жин»!

В кустарнике, вблизи речки, виднелась заброшенная полуразвалившаяся часовенка. Вокруг царила легкая недвижная тишина.

– Пройдем к часовне, – предложил Мирон каким-то свистящим от волнения голосом, – чтоб, значит, для полной уверенности. – Теперь он сам искал безлюдного места.

– Пройдем… – Мужчина согласился не задумываясь, легко, и Мирон уви­дел в его сговорчивости добрый знак.

Столько раз выручала Мирона Осадчего врожденная подозрительность к людям, столько раз отводила от него беду в самый распоследний момент, а вот жадность подвела, столь же глубоко в нем сидящая, как и подозри­тельность!..

Они вошли в часовню, и мужчина сразу же достал из кармана что-то за­вернутое в белую материю. Не замечая ничего вокруг, Мирон жадно впился взглядом в сверток, будто надеялся увидеть сквозь тряпицу желанный блеск золота.

Но все получилось иначе, чем он предполагал: в руках у человека блес­нула не мягкая желтизна золота, а черно-вороненая сталь нагана…

– Не шевелись… Мирон Осадчий! – негромко, но властно произнес Фро­лов.

Мирон загипнотизированно смотрел на ствол пистолета и лихорадочно ду­мал: «Это конец! Черт возьми, что же делать? Господи помоги, лишь бы увернуться от выстрела. А там – во весь дух наутек!» Не меняя недвижного выражения лица, Мирон резко швырнул в лицо Фролову свою котомку и отп­рыгнул в сторону… «Теперь бежать! – молнией пронеслось у него в мозгу. Но на пути его встал еще кто-то. И прежде чем Мирон успел рассмотреть этого человека, он почувствовал сильный удар. Яркий солнечный день по­мерк в глазах Мирона, и всего его окутала противная, душно-клейкая тьма.

Очнулся он на выщербленном, густо покрытом птичьим пометом полу ча­совни. Под высоким потолком зияли отверстия, через которые виднелось нестерпимо синее небо и разбитый крест на маковке купола. В часовню вле­тали и вылетали голуби, наполняя гулкую тишину шорохом крыльев и ворко­ванием. Лики строгих святых неотступными печальными глазами смотрели прямо на Мирона. Он замычал и попытался языком вытолкнуть изо рта кляп.

Фролов склонился над ним, ослабил веревки, вынул кляп. Мирон припод­нялся, очумело сел на куче штукатурки и, поводя затекшими руками, спро­сил:

– Ты кто?

– Чекист, – спокойно и снисходительно-насмешливо ответил Фролов. Мирон перевел затравленный взгляд на Кольцова, долго всматривался в

его лицо.

– А твоя личность мне вроде как знакома…

– Встречались. У батьки Ангела. Ты еще тогда грозил расправиться со мной, – спокойно ответил Кольцов, пугая Мирона именно этим, веющим смертью спокойствием.

– Помню. Ты белым офицером был, – бесцветным голосом обронил Мирон. – А теперь, выходит, тоже в Чеку перешел?

– Выходит, так.

Мирон подумал немного, почесал на руках багровые рубцы от веревок и сказал:

– А меня вот к золотопогонникам нелегкая занесла. Я теперь у Щукина связником. Мно-ого знаю. Можем столковаться!

– Рассказывай.

– А жить буду? – огляделся вокруг диковатыми глазами Мирон. – Все скажу, если помилуете!..

– Говори. Пока будешь говорить – будешь жить. А свое получишь! – не­возмутимо пообещал Фролов, спокойно глядя в глаза Мирону.

И от этого его непреклонного спокойствия на Мирона внезапно повеяло леденящей душу стужей, жутко пахнуло смертью.

– Я еще пригожусь вам… Я пригожусь. Я достану самые секретные бума­ги… Хотите – убью Щукина?.. Это он во всем виноват… Он втравил ме­ня… Я убью его… Дам расписку, что убью… Буду работать на вас, сек­ретные документы буду доставлять…

Мирон говорил самозабвенно и беспрерывно, захлебываясь от страха, что его не станут слушать… и с надеждой увидел, что выражение лица у Фро­лова изменилось, губы его брезгливо изогнулись. «Нехай презирает – ис­полнителей всегда презирают. Значит, возьмут к себе! Поверят?» – угова­ривал свой страх Осадчий. И то, что на губах Фролова брезгливая усмешка,

– хорошо. Такое выражение Мирон часто видел у своих хозяев, когда они о чем-нибудь с ним договаривались, и привык считать это хорошим предзнаме­нованием.

– Не продам – сообщите Щукину. Он не пожалеет – убьет! – разгорячено продолжал Мирон, время от времени потирая уже успевшие почти исчезнуть рубцы. – Дам адрес жены. Ежели продам – ее убьете…