Господь - Романо Гуардини

Эти слова удивляют, смущают: разве здесь не говорится, что Сын Божий – а ведь Он Бог! – приходит и уходит? И что Святой Дух – Который тоже Бог – посылается, приходит и остается, – причем последнее следует подчеркнуть, ибо Он мог бы и уйти? Это пришествие и уход относятся однако не только к человеческому бытию Иисуса, но и к Тому, Который вечно у Отца, к Тому, Кого имеет в виду Иоанн в первой главе своего Евангелия, говоря, что Логос «был у Бога», что Он пришел в мир, чтобы просветить его, и что мир Его не принял (Ин 1.9-11). Что это значит? Неужели Бог может «приходить» и «уходить»?

Но, может быть, эти слова употребляются здесь образно, по-народному или по-детски, вроде того, как рассказали бы детям, что некогда люди были в великой беде, и вот тогда Боженька пришел к ним, принес хлеб, одежду, лекарства, и все стало опять хорошо? Вне всякого сомнения, нет! Нечто подобное еще можно было бы представить себе, если бы речь шла о такой притче, как, скажем, рассказ о Мессии, Который, будучи прилежным пастырем, если в стаде нехватает одного животного, отправляется на поиски и не успокаивается, пока не найдет его и не приведет назад. Но фразы, о которых мы ведем речь, нельзя истолковать таким образом, потому что они вышли из-под пера Иоанна, а ему были чужды и детскость, и простонародность. Его – ревностного, пламенного, бескомпромиссного, устремленного ввысь – народ вряд ли понимал... Если бы ему довелось услышать об истолковании его слов как притчи, то он наверняка возразил бы: что я написал, то и имел в виду. Чем гадать, перечитайте лучше то, что там написано!

А если речь идет вовсе не о пришествии и уходе Самого Бога, но только о действии Его благодати? Например, в том смысле, что человек «отдаляет» Бога от себя, потому что сам нечестив, или туп, или своеволен, а потом его внутреннее существо раскрывается, он чувствует Бога «близким» себе и говорит: Он пришел ко мне? Но и этого нельзя предположить. Это – психологические построения, с которыми у Писания нет ничего общего. Когда оно хочет сказать, что приходит Божия помощь, оно так и говорит. Здесь же приходит Сам Бог.

Тогда, быть может, мы имеем здесь дело с особо трудным или редко встречающимся местом, тогда как в остальном Писании говорится иное? Если обратиться к нему, то нетрудно убедиться в том, что в нем, от первой страницы до последней, говорится именно это, от древнейших книг до самых поздних, от наглядно-повествовательных до созерцательно-обобщающих. Иоанн же – автор приведенных выше изречений – как раз с большей проникновенностью, чем кто-либо другой, говорит о вечном, отдаленном, всеобъемлющем Боге. В Писании о Боге всегда говорится, что Он все видит, и слышит, и замечает, что Он далеко и близко, что Он приходит к нам и у нас пребывает, что Он говорит и действует. Если считать все это неадекватным способом выражения мыслей, то нам останется только отказаться от Писания и пойти к философам. Писание же действительно имеет в виду то, что говорит! Как оно говорит о Боге, таким оно Его и разумеет.

Каким мы представляли бы себе Бога, исходя только из того, что присуще нам самим? Конечно, из лучшего, что у нас есть: из действенной силы нашего ума, из чистейшего благоговения нашего сердца, из желания говорить о Нем только самое высокое, святое и совершенное... Каким был бы тогда Бог? Он был бы вездесущим. С пространством у Него вообще не было бы ничего общего, и именно поэтому Он пребывал бы внутри всякой протяженности, всякого пространства и места. Он просто был бы, поэтому все пространства и места существовали бы только в Нем, или при Нем, или в Его власти. Ничего похожего на «приход» и «уход» не было бы. Как может прийти Тот, Кто уже находится везде? Как может идти Тот, Кто находится по ту сторону всякого движения?.. Этот Бог поддерживал бы все Своей мощью. Во всем запечатлевалась бы Его мысль, но всякий раз – иным образом, в соответствии со своеобразием сущего. Все говорило бы Его языком: камень и гора, море и небосвод, дерево и животное, ребенок и взрослый, маленький человек и великие мира сего, посредственность и гений – все говорило бы. И все события говорили бы, каждое на свой лад. Конечно, не было бы «слова» Божия в том смысле, в каком его провозглашает Писание. Все было бы словом. Нельзя было бы сказать о чем-либо сказанном или написанном, что это – Его слово в большей мере, чем что-либо другое. Для имеющего уши благовествованием было бы все... Этот Бог был бы Творцом, все совершалось бы через Него. Все сущее беспрестанно порождалось бы Его творческим всемогуществом и было бы связано с Ним настолько, что существование того, чего быть не должно, стало бы неразрешимой проблемой. Для какого-либо особого делания Божия здесь не было бы места. Все, что происходит, было бы Его делом, притом именно так, как оно происходит, и согласно со своим внутренним смыслом. Не было бы никаких особых «деяний» Божиих, никаких особых предначертаний вне общих обстоятельств. Все было бы делом всесозидающей воли.

Такое представление о Боге было бы высоким, чистым, призывающим к поклонению, но то особое – что принесло нам откровение Христово было бы разрушено. Тут ведь дело именно в том, что Бог и «приходит», и «говорит», и «действует». Откровению важно преодолеть человеческое представление о Боге, и не только в его грубой форме, но также – и даже в особенности – в наиболее высокой, сияющей, превознесенной. Верно, что Бог чужд пространству и поэтому Он присутствует везде – и тем не менее, когда это было Ему благо угодно, Он пришел к нам, пребывал с нами, ушел, когда пробил час, и снова пришел в новом облике... Верно, что Бог несет все, всему дает бытие и смысл и говорит с нами через все сущее, – и тем не менее Он произнес в истории особое, целеустремленное слово, из-за которого возникли распри, относительно которого принимались решения, проявились послушание и непокорность, и люди разделились на верующих и неверующих. Верно, что все, что происходит, представляет собой результат Его вечного воздействия, источник которого находится по ту сторону времени, – и тем не менее существует особое делание Вожие во времени, составляющее основу священной истории, с которой человек сталкивается, решая, хочет ли он войти в эту историю или нет.

Благовествование Откровения заключается именно в том, что Бог таков. Но тем самым Он становится недоступным для нашего мышления. «Абсолютное существо» мы еще можем как-то представлять себе. Можем мыслить и «Бога вообще» или «богов»: могучие существа, обладающие такими-то качествами, делающие то-то и то-то. Но мы не можем собственными силами мыслить Бога, возвещаемого Писанием и открывающего Себя во Христе – «Бога живаго». Он – тайна. Чтобы Его мыслить, мы должны предоставить Христу вести наши мысли. Ведь бывает, что мы усваиваем нечто, нам чуждое, через определенного человека. Любя его, мы получаем доступ к его сердцу и уму. Проникая своим сердцем в его сердце, мы обретаем возможность почувствовать то, что недоступно нашим собственным силам. Наш ум накладывается на его ум, и наш кругозор расширяется. Верующий во Христа мыслит через Него и начинает чувствовать таинственного Бога, являющего Себя в Откровении, – таинственного и все-же столь знакомого людям, не вмещающегося в границы человеческих представлений о «высшем существе» и в то же время превосходящего божественностью «богов», которыми возвеличивает себя тварный мир. Но здесь наши понятия исчерпываются, и остается только слово, сказанное Иисусом Филиппу: «Увидевший Меня видел Отца» (Ин 14.9). Если же мы перестанем опираться на Христа, если станем мыслить сами от себя, то святая, только в Нем открывающаяся слава Божия, ускользнет от нас. Тогда мы снова будем мыслить Бога на человеческий лад: как абсолют, как основу мира, как связь всех вещей – или же, в зависимости от того, что близко нам по предрасположению или конкретному историческому моменту, как «Бога вообще», т.е. одного из богов, будь он даже единственным.

Собственно, не предполагается ли все это уже заповедью любить Бога? Обетованием, что нам будет дарована милость любить Его, и нашим опытом, согласно которому у нас действительно есть эта возможность?

Можно ли любить «абсолютное существо»? Бога, Который только всеведущ, всемогущ, вездесущ, все-свят? Да, конечно, – так, как платоник любит высшее благо: с эротической тоской по вечным ценностям. Но это еще не новозаветная любовь. Она иная. Она – как бы это сказать – она человечна! Тут говорится об Отце, Которого следует любит благоговейно-доверчивой любовью ребенка, – сына или дочери. Тут говорится о божественном брате, с Которым тебя должна связывать чистая братская любовь, и о тайне божественного жениха. Тут мы слышим о божественном Друге и Утешителе, Который «пребывает у нас» в том глубоком смысле, в каком Христос говорит это о Святом Духе. Разве возможна такая любовь в отношении «абсолютного существа»? Для того, чтобы сердце так любило Его, разве не нужно пришествие Бога? Его встреча со мной в пути! Разве не должна вырасти из этого определенная судьба? Не должен ли проявиться в своей первозданной неповторимости образ – единственно возможный не потому, что «так должно быть», но потому, что «это так»?