Голодная Гора - Морье Дю

- Зачем только мы оттуда уехали? - проговорил Хэл. - Почему папа заставил нас уехать?

Дядя Том улыбнулся и взял его за руку.

- Это уже не важно, - сказал он, - вы теперь опять дома.

Как приятно снова видеть дядю Тома, поцеловать в пухлую щечку тетю Гариет; вдохнуть знакомый запах пасторского дома, где всегда пахнет кожаными креслами, папоротником и собаками; пить чай со всякой снедью, включая фруктовый кекс собственного изготовления тети Гариет. А в душе толпятся воспоминания, счастливые воспоминания детства.

- Вы по-прежнему сбиваете масло из сливок, которые снимаете раковиной?

- А дядя Том все еще ездит по воскресеньям в Ардмор верхом?

- А помните, как мы после чая играли в шарады, а мама притворялась, что не может отгадать, хотя с самого начала знала, какое слово мы загадали?

- А вы не забыли пикник на Килинских болотах, когда Кити упала в яму?

- А экскурсию на Бул-Рок?

- А бал, который давали офицеры гарнизона на острове Дун?

Лет, проведенных в Лондоне, словно и не бывало. Итона и Оксфорда на было в природе. Аделина и Ланкастер-Гейт - это просто дурной сон.

Молли не забыла, что он хотел получить комнату в башне, и Хэл, в первый вечер, который они провели дома, оглядывал ее стены, слишком взволнованный, чтобы сказать хоть слово. Боулы не пользовались этой комнатой, от стен тянуло сыростью и нежилым духом. Картины потускнели, некоторые даже покрылись плесенью. На старом шкафу стоял ящичек с птичьими яйцами, покрытый толстым слоем пыли. Он забыл, чей это был ящичек. Может быть, он принадлежал деду, который выиграл серебряный кубок на состязаниях борзых собак? Хэл снял ящичек со шкафа и стер с него пыль. Была там и разобранная на части удочка. Она уже никуда не годилась. Хэл был рад, что Боулы ничего не изменили в этой комнате. В ней было что-то интимное, личное, что принадлежало только семье. Дом оставался таким же, как прежде, разве что чуть постарел и обветшал. Некоторые ковры вытерлись, занавеси в столовой никуда не годились. Слуги, которых Молли привезла с собой из робертова дома, говорили, что пользоваться кухонной плитой почти невозможно, а насос в конюшне совсем сломался.

- Но какое это имеет значение? - говорила Молли за обедом. - Мы снова дома, и если рождественскую индейку придется жарить прямо в столовой, на огне в камине, она от этого будет еще вкуснее.

Снова можно было слышать плеск волн в заливе. Снова полная луна встает над Голодной Горой.

Нужно было так много осмотреть, так много сделать, а времени было так мало. Как странно, что в конюшне уже не было старых лошадей, а каретный сарай опустел, потому что кареты и коляски давным-давно перевезли в Лондон, а в его прежней комнатушке над конюшней жил грум, которого привез с собой Роберт. В некоторых местах были разбиты окна; между камнями пробивалась трава.

- А как прекрасно все содержалось раньше, - со вздохом говорила Молли мужу. - Помню, каждое утро помощник конюха, прежде чем чистить лошадей, мыл весь двор, и только потом Тим подавал к подъезду коляску, если маме нужно было ехать в Дунхейвен. Ну ладно, пусть Боулы не заботились о том, чтобы держать имение в порядке, но тогда это должен был делать приказчик.

- Так всегда бывает, когда хозяева не живут в доме, - заметил Роберт. Трудно винить приказчика, да и вообще кого бы то ни было. Люди понимают, что никому нет дела до порядка. Что толку, думают они, заботиться об имении, если хозяин целых десять лет глаз не кажет? Ничего, Молли, попробуем что-нибудь сделать сами, пока находимся здесь.

Хэл вместе с сестрой решили навестить старых слуг, живших в коттеджах в Оукмаунте, и ушли оттуда молчаливые и разочарованные, потому что тем для разговора хватало всего на несколько минут, после чего посетители смущенно замолкали, чувствуя себя незваными и нежеланными.

- Ах, как вы похожи на вашу маменьку! - воскликнула вдова старого Тима, глядя на Кити. - Точь-в-точь такие же ясные красивые глазки, упокой Господи ее душу.

В этом же духе старушка продолжала причитать еще несколько минут, давая им понять, что она все помнит, а потом пошли жалобы на трудные времена: ее дети - оба, и сын, и дочь - уехали в Америку. При этом она неотрывно смотрела на Хэла.

Он отдал ей всю мелочь, которая была у него в кармане; она жадно схватила деньги, и когда, распростившись с ней, Хэл обернулся через плечо, то увидел, что ее морщинистое лицо приняло совсем другое выражение и что она бормочет что-то про себя. Тут он понял, что она уже забыла про них, а воспоминания об их матери это просто способ завоевать их расположение. Единственное, что интересовало вдову Тима, это деньги, которые она держала в руках. Они направились в дом священника, где дядя Том и тетя Гариет вернули им веселое расположение духа.

- Десять лет - это долгий срок, - говорил дядя Том, - но вас не должно это беспокоить. Вы вернулись домой и останетесь здесь. Что ты собираешься делать, Хэл, после окончания Оксфорда?

- Ничего, - улыбнулся Хэл. - Жить в свое удовольствие и писать картины для друзей.

Тетя Гариет покачала головой.

- Я вижу, ты усвоил себе дурные привычки, - сказала она. - У тебя было слишком много денег и никакого руководства. Пойди помоги нам сбивать масло, Джинни покажет тебе, как это делается.

Добела выскобленный молочный чулан, тетя Гариет хлопочет вокруг своих горшков и мисок.

- А ну-ка, попробуй заработать свой обед, вместо того чтобы сидеть на столе да угощаться сывороткой. Посмотри на Джинни, она такая малышка, а энергии у нее вдвое больше.

- Женщины должны работать, а мужчины - развлекаться, - поддразнивал Хэл девушку, дергая ее за волосы. - Помнишь, как я вез тебя на тачке и уронил, а ты плакала?

- Да, а ты ее целовал и просил прощения, - сказала тетя Гариет.

Хэл сунул палец в миску с желтыми сливками и хитро поглядывал на Джинни, а она, засучив рукава и собрав волосы на затылке, чтобы не мешали, вертела ручку маслобойки.

- Ты, наверное, уже слишком взрослая, чтобы целоваться, - сказал он.

- Даже чересчур взрослая, - подтвердила Джинни.

- И слишком разумная, теперь уже не станешь кататься на тачке и тем более падать.

- Это зависит от того, кто будет меня катать.

- Хочешь попробовать? Я прокачу тебя вокруг сада.

- Нет, не хочу.

- Тогда пойдем на залив ловить рыбу, если тебе угодно мне довериться.

- Я ничего тебе не обещаю, пока ты не перестанешь лазить пальцами в сливки.

Хэл рассмеялся и, соскочив со стола, встал рядом с ней и взялся за ручку маслобойки.

- Ах, Джинни, - сказал он, - ты никуда не уезжала из дома и поэтому не знаешь, что это значит - вернуться домой.

Что толку огорчаться из-за того, что между ним и обитателями Клонмиэра встали долгие годы? Ведь сам Клонмиэр не изменился, остался прежним. Нужно радоваться каждой минуте. Это было действительно счастливое Рождество. Кухонную плиту каким-то образом удалось наладить, индейка была зажарена, и Хэлу как главе дома было предложено ее разрезать, что он и проделал с такой щедростью, что ему самому достался один остов. Праздник удался на славу, за столом сидели Бродрики, Спенсеры, Калагены и эндрифские родичи Флауэры: Саймон, Джудит и Франк, и после того, как рождественский обед был съеден, затеяли игру в прятки - пустые комнаты нового крыла наполнились веселым шумом, там раздавались топот ног, громкий говор, крики и смех. Том Калаген стоял вместе со своей женой в коридоре, соединявшем новое крыло здания со старым домом, прислушиваясь к топоту, хлопанью дверей и радостным крикам.