Сто полей - Юлия Латынина

Все пошли варить пищу и трепать языками. Многие считали, что прав Марбод Белый Кречет, потому что обвинителя Ойвена вчера побили, говорят, хворостиной… Другие считали, что прав советник Ванвейлен, потому что в замке Ятунов недаром выпал кровавый снег и два дня не таял.

– Зато, – возражали им, – Марбод Кукушонок женился на горожанке.

Тодди Одноглазый, из бывшей свободной общины Варайорта, покачал головой и сказал:

– Однако, зря Марбод Кречет всех чужеземцев обидел. Вот советники Арфарра или Ванвейлен – разве это плохо? Другое дело пиявки всякие вроде Даттама. А вот у нас соседняя деревня – вот их бы передушить, хуже чужеземцев.

В том, что Марбод Кукушонок не того чужеземца обидел, сходились все.

Марбод Кукушонок подскакал к Даттаму и спросил тихо:

– Ну что? Остается ли ваше предложение в силе?

– Разумеется, – ответил Даттам. – И, конечно, новый король Варнарайна не обязан быть связан этим самым… выборным советом, который он навязывает королю старому.

Никто не слышал этого разговора, однако Бредшо, улучив минуту, спросил у Даттама:

– Что ж? Верите ли вы, что Марбод Белый Кречет добьется, чего хочет?

Даттам сел на старую, раскрошенную ступеньку амфитеатра, поковырял камешки.

– Еще нигде, – ответил он, – и никогда в мире выборные советы не управляли странами… Я видал, как пытались создать новое и небывалое, и видал, чем это кончалось.

Бредшо поглядел и сухо заметил:

– Я заметил, что чудеса время от времени происходят в природе. Почему бы им иногда не случаться в истории?

Даттам засмеялся и ответил для Даттама весьма неожиданно:

– Новое рождается не на торжище или собрании, оно рождается в тишине.

Всю дорогу советник Арфарра ни с кем не говорил, а внимательно читал копию новой хартии. Во дворце Ванвейлен и Арфарра прошли в третий кабинет. Ванвейлен, по привычке сел за низенький столик для игры, развернул перед собой свиток. Арфарра убедился, что они одни, и, против обыкновения, мягко ходя по ковру, спросил:

– Ну, и что вы об этом думаете?

Ванвейлен разглядывал подписи под прошением.

– Я, конечно, не знаю, как ему это удалось, – сказал Ванвейлен. – Потому что сеньоры вовсе не глупы, и, не будь города так сильны, никогда бы этих подписей не поставили. Ну и, наверное, все были пьяны и веселы, и знали, что Марбод Белый Кречет владеет приемом, «орел взлетает на небеса» и «ящерица ловит муху», и меч его – как молния, и дыхание его коня как туман над полями… Вы сами говорили мне, что лучший полководец тот, кто выиграл войну, не начав. И вы этого добились, ибо даже знать готова помогать вам в укреплении народовластия.

Советник сел в кресло и стал оглядывать стены. Третий кабинет был его любимый: гобелены, синие с золотом; золотое зеркало у потайных дверей, и рисунок на гобеленах подчинялся не законам живописи, а законам повествования: художник рисовал зверей не так, как они есть, а так, как ему было важно – кое-где прорисовал скелет, а кое-где не нарисовал хвоста, а глаза и усы, как самые важные части, изобразил во всех местах тела по много раз.

Советник Арфарра поглядел на Ванвейлена и спросил:

– Какого – народовластия?

Вопрос был вполне уместный. Отчет о последнем случае народовластия, приключившемся в городе Мульше две недели назад, лежал у Ванвейлена на рабочем столе и заканчивался так: «И как только они показывались, народ схватывал их и без жалости убивал, так что многие погибли по наговору соседей и еще больше – из-за денег, данных в долг».

– Такого, – сказал Ванвейлен, – при котором то, что касается общего блага, решается общим волеизъявлением, как и велит закон, при котором города сами избирают своих представителей, как предлагает Кукушонок, и при котором люди не опасаются утратить имущество и преумножают его ремеслом и торговлей, что вы и поощряете.

– Я, естественно, поощрял торговлю, – сказал Арфарра, ибо нет ничего, что бы так разрушало существующий строй. И я поощрял города, ибо они – противники знати…

Ванвейлен побледнел и сказал просто:

– Я думал, вы стремитесь к народовластию.

Арфарра усмехнулся:

– Знаю, что вы так думали. Да, – продолжал Арфарра, – народовластие – неплохая форма правления для маленького города. Там оно способствует по крайней мере тому, чтобы каждый был обеспечен куском хлеба, каждый гражданин, то есть. Без поддержки сверху век его, однако, короток и там. Возьмите Кадум. Как он попал под власть графов? Люди дрались храбро, но злой рок преследовал кадумских военачальников, рок под названием народное собрание: и не было ни одного, который не был бы устранен после выигранной битвы и не казнен после проигранной. В таких городах много выдающихся людей, и все они – изгнанники.

Лицо Ванвейлена, вероятно, было ужасно в эту минуту. Арфарра заметил все и понял как подтверждение своих старых догадок.

– Да-да, – сказал он, – вот и с вами произошла подобная история, хоть вы и стесняетесь о ней говорить. Это делает вам честь, что вы, несмотря на изгнание, не отказываетесь от приверженности строю родного города… Но поверьте, – ваш политический опыт ничтожен из-за молодости ваших городов. История здешнего материка насчитывает тысячелетия, – и в ней еще не было примера народовластия в рамках большой страны. Так что выбор может идти лишь между страной, где царит закон и государь, и страной, где власть государя ограничена беззаконием.

«Да он надеется меня переубедить», – вдруг понял Ванвейлен смысл разговора.

– К тому же, – продолжал Арфарра, – и при демократии в городе, существует как бы два государства, бедных и богатых, и интересы их противоположны.

И только там, где властвует государь и закон, нет ни нищих, склонных к бунтам, ни богачей, склонных к своеволию.

Закон может быть нарушен, но нет такого закона, в котором написано, что народ должен быть угнетен, чиновники – продажны, государи – несправедливы, и люди – алчны. А когда государство рассыпается, должности, правосудие и имущество становятся частной собственностью, и тот, кто владеет людьми и правосудием, становится сеньором, а тот, кто владеет землей и деньгами, становится богачом. И то, что в избытке у одного, будь то свобода или деньги, увы, всегда отнято у другого.

– О боже мой, – сказал Ванвейлен. – А что же отнимает тот, кто, имея избыток денег, ставит на эти деньги новый цех и производит ткани, которые бы иначе не были произведены?

– Он отнимает добродетель у общества, – ответил Арфарра. – Цехи производят количество тканей, предусмотренное законом. А то, что производит этот частный предприниматель – он производит сверх необходимого, для разврата и роскоши.