Ревизор Империи - Олег Измеров

— А — а, нет!.. — томно простонала Эмма, опустив ноги, — я сейчас кусаться начну…

Виктор перевернул ее на живот и подтянул ноги, разворачивая к краю кровати.

— Зачем…

— Тебе так неудобно?

— Не знаю… Я вся ваша… Вы меня объездили.

— Ты не лошадь…

Пальцы раскинутых рук Эммы инстинктивно хватали пододеяльник, ее волосы разметались, она мотала головой и запрокидывала ее, пытаясь сдержать рвущиеся из груди стоны.

— …Мне кажется, у вас там все счастливы. Нет больных и нищих. Нет войн и одиноких людей.

Эмма сидела на кровати возле Виктора, ее растрепанные волосы силуэтом просвечивали на фоне лунного света из окна. А она выносливая, подумал Виктор.

— Представь себе, есть. И войны есть. И вообще, здесь капиталисты превратили село в культурный город, а у нас за годы строительства капитализма сделали из него грязную и пыльную барахолку, в которой жить не хочется.

— Ну, почему так? Мне кажется, если бы там все были такие как вы, войн бы не было.

— Не знаю. Давай немного вздремнем и снова продолжим массаж. Только про насилие не надо, я даже кино про него не люблю.

— Если бы про все можно было забыть… Вы разделили мою жизнь на три части. Первая — это шрамы. Они всегда будут багрово — синие, налитые кровью. Боль разбивает разум, как тарелку об пол, остаются только животные инстинкты. Боль стерла всю память, кажется, что до нее меня не было. Вид шрамов преследует, ткань рубашки режет тело ножом, жжет раскаленной кочергой; когда они бледнеют, появляются новые, и тогда все сначала… Вторая часть — это месть. Холод и безразличие. Бесконечная месть, как опресненная вода на судне в тропиках, ее пьешь и не напьешься. Третья часть — это вы. Вы наполнили меня, во мне что‑то разлилось и холод ушел. Проснулось желание жить. Буйное, до неприличия, до бесстыдства, до жара внизу. Хочется быть с вами, слышать ваш голос, видеть ваши глаза, чувствовать ваши прикосновения, сливаться с вами в порыве неодолимого влечения. Я влюблена в вас, как кошка, и мне решительно все равно, что вы думаете.

"Ей просто надо выговориться", подумал Виктор. "Со временем будет нормальная женщина. По возрасту только что из комсомола. А трудная юность — это все забудется."

— Захвалишь, — сказал он. — Неужели так больше никого не было?

— Было. Не так много, нет. В любовники набивались часто, но — среди них никого, чтобы так… Обычно отваживаю. Слушайте, вы можете взять меня с собой? Я знаю, что был человек, похожий на вас, он вернулся.

— Эмма, я всегда возвращался один. Это от меня не зависит, я не знаю, так получается.

Эмма откинулась на спину, глядя в потолок.

— Понятно… Ну что ж, тогда мне придется стать вещью. Дорогой вещью. Как в "Бесприданнице". Вы же не Карандышев, и не станете в меня стрелять. И не Паратов. Вы — герой еще не написанной пьесы. Но все это будет не сейчас…

— Это будет.

— Вас в этом убедил господин Ульянов?

— Да ни в чем он не убеждал. Рассказывал ему, как там у нас в будущем. Полагаю, он просто выудит у меня информацию и мы вернемся домой. А Ленин будет гением и вождем революционеров всех стран.

— Рассказывайте ему все. Узнав о трудностях пути, он будет более сговорчив. Но хватит. На улице дождь… Вы слышите, как шумит листва, как бурлит вода в водосточной трубе между окнами? Я это слышу. Вам надо отдохнуть. Не хочу делить вас с политикой между двумя простынями…

25. Классики и капуста

После завтрака Виктор переоделся в прозодежду и помогал Владимиру Ильичу пропалывать грядки в огороде, с утра, пока не жарко. С утра Ильич заметно оживился и немного стал походить на киношного.

— Знаете, Виктор Сергеевич, — произнес он, кидая вырванную траву в жестяное ведерко, — работа огородника это лучшее физическое упражнение для человека. В будущей России горожане обязательно должны иметь домик с садом или летний домик за городом, чтобы уйти от нездоровой городской жизни.

— Будут, Владимир Ильич. У многих будет огород или дача. В будушем.

— Могу вас поздравить. Либо вы действительно из будущего, либо я всю жизнь недооценивал гениальность охранки. Этот ваш рассказ о вашем времени хорошо укладывается в идеи моей новой книги, которую гостапо еще не читало. Я только сегодня, рано утром, отправил рукопись в наше издательство.

— Значит, тест прошел успешно?

Владимир Ильич хитро прищурился.

— Вы подтвердили мою гипотезу о государстве. Вы позволили мне добавить несколько страниц, которых не хватало для завершения пятилетнего труда. Книга будет называться "Государство и социализм". Вы помните марксистскую теорию государства?

— Конечно. Государство — это есть машина для поддержания господства одного класса над другим, — Виктор выдал Ленину его же собственную фразу из полного собрания сочинений. Экономика — это базис, государство — политическая надстройка, вот так примерно.

К удивлению Виктора, Ильича ничуть не обрадовало то, что его цитируют в двадцать первом веке. Более того, похоже, Ленин вообще никогда не слышал этой цитаты.

— Знаете, наши марксисты — да, пожалуй, и ваши тоже, ответил Ленин, немного морщась, — слишком упрощают, говоря об экономическом базисе и государственной надстройке в России. Маркс обычно — подчеркиваю, обычно — рассматривал случай, типичный для Европы: есть буржуазия, есть пролетариат, каждый из этих классов осознает свои классовые интересы, государство есть орудие классового диктата буржуазии, пролетариат должен сломать эту государственную машину, чтобы осуществить свою, пролетарскую диктатуру. Все просто и наглядно, как в школьном опыте с динамо — машиной. Так вот, в России нет этой схемы в чистом школьном виде. Нет!

Указательный палец Ленина вытянулся и он резко ткнул им в сторону капустной рассады.

— Что же мы имеем в России? Во — первых, химически чистый пролетарий столь же редок, как и элемент радий. Большинство рабочих — это вчерашние крестьяне, они живут привычками и мыслями крестьянской общины, где важна взаимопомощь, а не борьба с работодателем за свои права. Можно дать им образование, понимание того, как управлять заводами и фабриками через нанятых ими представителей буржуазной интеллигенции. Но морально, в большинстве своем они к этому еще не готовы, у них нет в этом потребности, они ее не чувствуют. С другой стороны, народившаяся буржуазия в России классово настолько незрела и инфантильна, что не способна сделать государство своим инструментом власти, в отличие от буржуазии крупнейших промышленных стран — Англии, Германии, Франции, Соединенных Штатов. Эта буржуазия не способна нанять юристов, которые составят законы, закрепляющие права буржуазии, как господствующего класса, и не способна добиться принятия этих законов. Эта буржуазия неспособна спроектировать собственный механизм устойчивой и эффективной власти. На своих предприятиях эта буржуазия копирует лучшие или худшие формы крепостничества; что же касается государства, то тут буржуазия либо заходится в низкопоклонства по отношению ко всем власть имущим, безотносительно к их бюрократической тупости, выдавая это за патриотизм, либо носится с маниловскими планами разрушить всю государственную машину и скалькировать европейские законы и государственные механизмы один к одному, невзирая на различия, продиктованные ходом исторических событий и национальными особенностями…

Так, и Ильич тут поменялся, подумал Виктор. В нашей реальности Ленин писал "Государство и революция" в подполье, когда шла мировая война и Россия разваливалась. Опыт за четверть века после Маркса и Энгельса не обобщить толком, да и чего тут особо мудрить — идет драка за передел мира, кто не с нами, то враг, власть надо брать, иначе полная… или, как он там в своих работах говорил, "противоречия обострились". Здесь наоборот — куча времени, материал для анализа, да ситуация вроде как в старые схемы не влезает, значит, что? У Ильича, как у ученого, новые идеи появились. Было "Государство и революция", а теперь "Государство и социализм"…

Значит, переговоры вести с альтернативным Лениным, решил Виктор. Ладно. Посмотрим.

— В этих условиях, — продолжал вождь мирового пролетариата, — государство уже не может быть простой настройкой над общественными отношениями, потому что оно не становится надстройкой само, механически. По Марксу, всегда есть класс, который это государство, как надстройку формирует. Здесь этого класса нет, не созрел, это еще не класс, а рассада, которую надо кому‑то поливать и пропалывать. Формирование государства, как системы власти, системы институтов общества, в значительной мере предоставлено представителям этих институтов, чиновникам, нанятой ими массе казенных служащих и все более привлекаемым на государственную службу представителям буржуазной интеллигенции — ученым, инженерам, врачам, педагогам и агрономам. Этому способствует и объективная необходимость иметь в казенной собственности значительную долю экономики для ее ускоренного развития, в частности, железные дороги, проволочный и беспроволочный телеграф, почту, создаваемую сеть электрических станций и линий передачи тока. Таким образом, в России образовалась, помимо буржуазии, пролетариата, и огромной массы крестьянства, еще одна большая группу людей, занимающая особое положение по отношению к собственности и общественному разделению труда. Группа, которая формируется как еще один общественный класс. Этот класс не столько отчуждает себе в собственность сами материальные средства производства, как это делает буржуазия через финансовые механизмы, сколько присваивает возможности, вытекающие из положения каждого представителя этого класса в государстве. Будет большим упрощением рассматривать господство этого класса, как государственный капитализм; при госкапитализме используются чисто капиталистические механизмы присвоения, в то время как третьему классу важны не деньги сами по себе, не имущество, а те полномочия, которое общество позволяет ему присвоить. В вашей реальности то, чем владеет этот класс, если не путаю, называется "административный ресурс"?